быть, поленья из этого дерева спасли пару домов Миннесоты от холода в зимние ночи.
– Какой ужас, – сказал Адам.
– Ничего. Уже много лет прошло.
– Так говорят, когда хотят скрыть, насколько все на самом деле паршиво.
В повисшей тишине мы с Адамом сосредоточились каждый на своей еде. Я почувствовала себя виноватой, потому что из-за меня возникла эта неловкость. Странно, как будто я была виновата в том, что у меня умерла мама. Но виновата я была только в смерти сестры.
Еда у меня во рту никак не разжевывалась и как будто становилась все больше и больше. Комок был слишком большой, чтобы глотать. Я уже думала, что придется выплевывать, но вместо этого потянулась за водой. Я сделала небольшой глоток, и странным образом мне удалось все проглотить.
– У вас с папой близкие отношения? – спросил Адам.
– Не очень. Сейчас у нас нет взаимопонимания. Забавно, что Талли однажды рассказала мне, что каждые четыре года к всемирному координированному времени добавляется так называемая скачущая секунда. Несмотря на количество стран и правителей, которые иногда воюют между собой, сильные мира сего собрались и решили, что будет так. А мы с папой – хотя мы и родственники, которые живут в одном доме и скучают по одному и тому же человеку, – не можем договориться о том, что нам теперь делать. Папа считает, что надо двигаться дальше. А я не могу. По крайней мере пока так много вопросов остается без ответа.
– Наверняка он тоже очень страдает, – сказал Адам. – Я однажды слышал, как мои родители об этом говорили. Есть слово, которое обозначает человека, потерявшего мужа или жену. Вдова или вдовец. Но несмотря на то, как много слов есть в английском языке – а их, наверное, целый миллион…
– Чуть меньше двухсот тысяч, – вставила я. – У одной моей учительницы есть все двадцать томов «Оксфордского словаря».
– Допустим. Не так много, как я думал, но все равно много. И несмотря на такое количестве, нет ни одного слова, которое бы обозначало родителя, потерявшего ребенка. Как будто люди, занимающиеся новыми словами, просто решили: «Нет. Это невозможно описать словами». Так сказали мои родители.
– У кого-то из их знакомых умер ребенок?
Адам пожал плечами:
– Папа наверняка таких людей знает, учитывая его работу.
Может быть, врач, которая сообщила нам о смерти Талли, тоже вечером дома обсуждала со своей семьей, что в английском нет слов, способных описать моего папу, который потерял дочь? А что она бы сказала про меня?
– Есть слово для тех, кто потерял родителей, – сказала я. – Сирота. Но когда у тебя умирает брат или сестра – для этого слова тоже не придумали.
– Действительно, – согласился он.
– Помнишь цыплят, о которых я говорила?
Адам кивнул.
– Может быть, они еще живы. Когда Талли их принесла, у них было много всяких проблем, например клещи на лапках. Талли вымачивала им лапки в масле. Выходила их. А куры сейчас живут до десяти лет, иногда даже дольше. Так странно, что Талли их спасла, а сама умерла, и цыплята об этом даже не знают. Думаю, надо их найти и рассказать, что случилось. Конечно, им на это плевать, они даже ничего не поймут. Для них это ничего не будет значить. Смешно.
– Да нет, – сказал Адам. – Ничего смешного, если тебе это важно.
– Когда у тебя умирает сестра, есть дела поважнее, чем рассказать об этом ее бывшим цыплятам. – Я покачала головой и вдруг рассмеялась. Не нарочно. – Прямо метафора получилась. Моя подружка Джуно вечно смеется над тем, какие я придумываю метафоры. Но на этот раз я говорю о настоящих цыплятах!
– У тебя красивая улыбка, – заметил Адам. – И еще.
У меня к щекам прилила кровь.
– Что? – спросила я.
– Ты очень интересный человек, Слоун Мариан Вебер.
Щеки запылали. Я отпила воды, чтобы остыть.
– У тебя есть братья или сестры? – спросила я, когда проглотила воду. – Ты так и не ответил.
– Нет, только я и родители, – ответил Адам. – Кстати, не у одной тебя напряженные отношения с родителями. Они ни на секунду не оставляют меня в покое. Не то чтобы я их ненавидел. Но они мне не нравятся, да и я им вряд ли так уж мил, а отсюда вопрос: почему им так важно контролировать каждый мой шаг? – Он вздохнул и покачал головой. – Насколько же легче, когда люди, которых ты любишь, тебе еще и нравятся.
– Я никогда никого не любила так же сильно, как Талли, и никто мне не нравился больше, чем она, – сказала я. – А ты весь обед очень мил.
– Никому не рассказывай. Испортишь мне репутацию.
– Но вообще-то, я ждала, что ты проговоришься, что знал Талли.
– Я же сказал тебе: это не так.
– Знаю, но…
– Проблемы с доверием?
– Нет, но у меня умерла сестра, и у нее был твой номер телефона.
– Не представляю, где она его взяла, – пожал плечами Адам.
– А еще ты согласился со мной встретиться и из всех возможных мест привез именно сюда, в бухту Гризли, с флагом на самом видном месте.
– Если бы меня заранее спросили, стоит ли там на парковке флаг, я бы, наверное, сказал, что нет. Я его никогда не замечал.
– А еще ты попросил у меня список и чуть его не уничтожил.
– Да это случайно получилось. Клянусь.
– А еще, – не сдавалась я, – ты сказал «полный бухбарах».
– Не говорил.
– Говорил, – возразила я. – Когда мы первый раз общались по телефону, ты так и сказал. А я такое выражение слышала только от Талли.
Я вспомнила, как тогда спросила его: «Что ты сказал?» – «Я сказал, что день будет полный отстой». «Полный отстой» – куда более распространенное выражение, и, может быть, он действительно так и сказал. Я вздохнула. Видимо, я начинаю сходить с ума от горя.
– Все хорошо? – спросил Адам.
– Да, – ответила я. – Видимо, мне показалось, что ты так сказал, потому что я хотела, чтобы ты так сказал – ведь я скучаю по сестре и хочу найти ответы, и мне требовалось доказательство, что ты был с ней знаком.
– Не был.
– Мне, наверное, надо извиниться. В обычной жизни я намного приятнее. Всем нравлюсь.
– Ты мне нравишься, – сказал Адам.
– Мне так стыдно.
– Да ладно тебе, – отмахнулся он. – Правда. Проехали.
Когда Марко принес счет, Адам достал кошелек.
– Нет-нет, – запротестовала я. – Я угощаю.
– Я не могу тебе этого позволить, – сказал Адам.
– Почему? Потому что я девушка?
– Я хочу быть галантным. Разве это плохо?
– Прости, но да. Это благожелательный сексизм. Нормально, если
