победил!
— Победа, — выговорил он, закрепляя ощущение.
С этим утешительным сальдо Савельев и полез в дорожный рюкзачок за полетными наглазниками: едва напряжение отпустило, его сморило насмерть. Спать, спать… Какое счастье!
Уже устраиваясь поудобнее с нашлепкой на глазах, уже проваливаясь в дрему, Савельев подумал, что все это и был сон — и кошмар той январской ночи, и жизнь в полуобмороке, и вся эта поездка: странный отель, призрак с выломанной глазницей, женщина из прошлого…
Но невыключенный айфон блямкнул из реальности, и, вздохнув, путешественник полез на ощупь в карман рюкзачка: выключить машинку. И, на автомате, поднял наглазник, открыл письмо.
Письмо было от Ляшина: «Отпустили тебя? Хорошего полета».
И смайлик.
Тут же блямкнуло второе: «Это была борьба с террором, зёма. Чтобы ты помнил себя».
Третье напутственное письмо от всесильного дружбана гласило: «Приезжай на палку».
— Ата бесэдер? — спросил на иврите участливый человек из соседнего кресла, и Савельев догадался, что только что застонал в голос.
— Аre you OK? — переспросил сосед.
— O’кей, — ответил Савельев.
Он отключил айфон, откинулся в кресле и надвинул на глаза тряпицу. Грудь его тяжело вздымалась.
Самолет дрогнул и пополз в сторону взлетной полосы.
ЭПИЛОГ
Когда время песка, скрипя, поворачивается вспять,
и нашаривает рука обезумевшие часы,
не спеши перейти рубеж темноты. Возвращайся в сон.
И не спрашивай у песка, почему он шуршит — в тебе.
Когда время воды придет колотиться в твое окно,
отгрызать обреченный пляж и трясти балконную дверь,
пришлеца в лицо ты узнать не пытайся — сойдешь с ума.
И не спрашивай у воды, далеко ли отсюда Стикс,
Но попробуй уснуть опять. Время света к тебе придет,
белый город встанет вдали, чтобы сниться теперь всегда.
Вдоволь воли, запас воды, бесконечный счастливый день…
И не спрашивай у небес, не напрасно ли это все.
Там Мельцер (1967–2013).
Перевод с иврита Олега Савельева.
2014–2016
ИЗ РАННЕЙ ПРОЗЫ (1983–1994)
В чужом городе
Название города ничего не нашептало мне, не кольнуло памяти — ни в филармонической бухгалтерии, где ждал своих командировочных, ни в полуночном цейтноте вокзала; и когда имя города маячило потом на занавесках фирменного поезда, ничего не дернуло неубитого нерва, ничто не помешало пить чай и жевать вываренное до песочной сухости яйцо.
Но спустя сутки я открыл глаза в гостиничном номере и долго лежал в темноте с пересохшим ртом, слушая буханье сердца. Сердце выстукивало имя города. Сна не было.
Я нащупал тапки. Поплелся в ванную; еще щурясь, прополоскал рот и умылся. Тараканы в панике разбегались от моих ног. На батарее сохли носки. Имя города колотилось изнутри в грудную клетку.
Я зажег в номере свет, сунул в налитую чашку кипятильник и стал ждать, тихонько повторяя за сердцем его одностопный ямб. Я ждал, как ждет рыболов, — имя города извивалось на крючке — и уже знал, что вытащу из памяти какую-то чудовищную рептилию. Когда вода в чашке забурлила, тамтам сердца, стукнув, соскочил на двупалый хорей ненавистной, все эти годы тлевшей во мне фамилии.
Кипяток с минуту плескал через край, прежде чем я выдернул вилку из розетки.
Он был моим хозяином.
Год —
