смерть Чорруна не была случайной. Отослав тебя прочь, Тайах-ойуун покинул нас. Табата отмалчивался. Улус замер в ожидании. Однако смерти прекратились. Кто-то связал это с твоим поспешным отъездом. И Нарыяну, которая носила твою сестру, стали избегать: вдруг ребенок под ее сердцем окажется очередным демоном-абаасом? Даже не знаю, чем бы все закончилось, не вернись я вовремя…
На душе было неспокойно, Таас присматривал за вверенным ему стадом, а долгими ночами не мог сомкнуть глаз. Словно невидимые нити, тянущиеся от его сердца туда, где на берегу озера ждала семья, ныли от напряжения.
Когда в холодную ночь на грани осени молодая олениха разродилось мертвым жеребенком, он не выдержал: оседлав белогривого Бигеатааха, помчался к дому. В непроглядной тьме было недолго и шею свернуть, запнись скакун на лесном бездорожье, но Бигеатаах не подвел: к рассвету на горизонте засверкала голубая шкура озера.
Соседки, столпившиеся неподалеку от юрты, при виде Тааса на взмыленном коне отводили глаза, а из дома разносились надрывные крики роженицы.
– Когда я влетел в юрту… До сих пор страшно вспоминать. Нарыяна кричала так, что стены сотрясались. Всюду кровь, уже показалась черноволосая головка. А наши кумушки-соседки толпятся на дворе, боятся беззащитного младенца! – костяная рукоятка резца хрустнула под пальцами отца. Тураах вздрогнула. – Повитуху я притащил к Нарыяне за шкирку, тогда же появился белый, как снег, Табата-ойуун, да сохранит его пресветлый Юрюнг айы тойон, где бы парень сейчас ни был! Без его помощи дело могло бы кончиться смертоубийством: прибил бы на месте упрямую повитуху!
Таас хмыкнул в бороду:
– А Табата молодец, не струхнул! Думаю, это были первые роды, которые он видел. Зрелище не для слабаков…
Тураах улыбнулась воспоминаниям: не то что руки, колени дрожали, когда она впервые обращалась к Нэлбэй айысыт, помогая разрешиться от бремени жене таежного тойона Кытаха.
– После благословения ойууна женщины оттаяли, принялись помогать ослабевшей Нарыяне. Малышка Каталыына никогда не ощущала на себе недоверчивых, опасливых взглядов. И не ощутит, надеюсь. А вот мать, мне кажется, так и не оправилась от удара… С тех пор я больше не покидал дом. Промышляю теперь по мере сил охотой, рыбной ловлей, да вот еще резьбу иногда вымениваю, нам хватает. Но тебя, Тураах, здесь не примут радушно: ужас долго живет в сердцах людей.
Тураах кивнула. За целый день, что она провела в улусе, никто так и не заговорил с ней. Она видела хозяек во дворах юрт и у колодца, проходила мимо мужчин, сидящих у костра, – ни одного приветливого слова, ни одной теплой улыбки. Снова только косые взгляды.
Тураах и хотела бы сказать, что ее это не гложет, но себе не соврешь.
– Я не задержусь дольше, чем требуется.
– Да, Алтаану жалко… Красивая девка, – Таас придирчиво оглядел свою работу и снова взялся за резец. – От женихов отбоя не было, да никто ей, видно, не мил был.
Тураах насторожилась: Туярыма об этом не проронила ни слова. А отец продолжил:
– Думаю, сердце Алтааны уже сделало свой выбор, вот и отказывала она сватам.
Сдув стружку, отец протянул Тураах замысловато сплетавших крылья птиц – стерха и ворону.
– Как бы там ни было, помни: мы твоя семья, Тураах, и мы тебе рады.
Глава третья
– Странное дело: уж не весельчак ли Байанай озорует? Помните, байка ходила, что однажды в силках вместо зверя готовый воротник попался?
Тесным кружком у пляшущего костра расселись охотники, вернувшиеся с разведки. Жар приятно обволакивал, только спин то и дело касались холодные пальцы ночи.
– Потешался бы, так над одним, жадным или трусливым, – отозвался Эркин. – Так ведь у всех такая история: поставишь силки на рассвете, вернешься через ночь – а там вместо жирной добычи полуистлевшая тушка. Я было решил, что набрел на забытую кем-то ловушку, да только узел был особенный. Мой узел.
– Может, мор у зверя какой? – предположил Сэргэх.
– Нехорошо все это, – ни к кому не обращаясь, сказал старик-Сэмэтэй. На промысел он не ходил со смерти среднего сына, но привычка сидеть у охотничьего костра осталась. Его не гнали: Сэмэтэй умен, где совет даст, где предостережет.
– А ты что думаешь? – спросил Эркин.
Бэргэн пожал плечами, не отрываясь от своего занятия: он прилаживал к древку стрелы оперение.
– Алгыс Баай Байанаю мы совершили, лишнего у лесного хозяина не брали, гневаться Богачу не на что.
Он мотнул головой, отгоняя тревожную мысль о неведомо куда сгинувшем брате. Еще и накануне алгыса. Охотники и раньше обращались к Байанаю напрямую, но все же… Куда исчез Табата?
– Вот и я о том же толкую! Да ну ее, эту мелочь! Затеси рогов приметил тут недалеко, – горячился Эрхан, младший сын Сэмэтэя, оправдывая свое имя. – Да и след оленя, очень крупного, в двух местах мне тропу пересек. То-то знатная добыча будет!
– Ох, нехорошо, – снова промолвил Сэмэтэй в ночь, покачивая головой.
– Не кручинься, – Эркин хлопнул Бэргэна по спине и передал ему чорон. – Табата – парень статный. Глядишь, вернется через пару деньков с женой-невестой!
– Слушайте, а может, это удаганки выходки? Той, черноокой. Недобрым глазом дичь губит, абаасово племя.
– Ты это брось, Эрхан, – строго проговорил Сэргэх. – Я ее сам привез. А первого заморыша мы раньше нашли.
– Уж не приглянулась ли тебе удаганка-то? – Эрхан не унимался. – А то в пути ночи холодны бывают, под одной дохой теплее!
Эрхан рассмеялся – и тут же получил от Сэргэха тумак.
– Может, к удаганке обратимся?
– Нет, – отрезал Бэргэн. Тураах, конечно, тут ни при чем. Но обратиться к ней за помощью означало признать в исчезновении Табаты нечто страшное, конечное. И позволить удаганке занять его место.
Бэргэн знал: за невестой брат отправиться не мог. Он не бросил бы нуждающуюся в помощи Алтаану. Скорее, ушел на поиски редких лекарственных трав или еще какого средства. За тем, что поможет в лечении.
От его внимательного взгляда не укрылось, как Табата украдкой любовался Алтааной, да и она в присутствии ойууна словно ярче светилась. Бэргэн тревожился: не должна любовь связывать тех, кто рожден в одном племени. Но не вмешивался. На то Табата и ойуун, чтобы найти обходной путь. А если такого пути нет, то брат не станет гневить богов.
Вернется, вылечит Алтаану, а потом с таинственной напастью, опустошающей ловушки охотников, разберется. И со своими чувствами.
Разговор у костра утих. Только Сэмэтэй отрешенно вглядывался в колышущуюся за спинами охотников тьму и беззвучно шевелил губами.
Рыжие косы, разметавшиеся по плечам. Веснушки, яркие на переносице и едва проступающие на щеках. Удивительные, янтарного цвета глаза. Ласковый солнечный луч – Алтаана.
Тимир любил ловить взгляды из-под опущенных девичьих ресниц, отвечать веселой прибауткой на смущенные и одновременно лукавые улыбки. Перед задорным кузнецом даже молодые женщины устоять не могли: помани, одари парой серег тонкой работы – и сорвешь за спиной мужа поцелуй с губ молодки.
Опасная игра, сладость запретных губ – разве это не есть жизнь? Не есть радость?
Да только поблекло. Выцвело. А виной всему она. На последнем Ысыахе взгляд Тимира случайно поймал Алтаану, танцующую в лучах солнца. Выбившаяся из кос прядка упала на изящную шею – и Тимир пропал.
Может ли хоть одна из рода айыы сравниться с ней?
На празднике Тимир плясал как никогда, обошел в состязаниях всех соперников, даже ловкого Бэргэна. От шуток кузнеца проступали слезы на глазах у слушателей, только Алтаана не него едва смотрела. А от восхищенных взглядов прочих девушек кузнеца воротило.
С досады Тимир бросился в омут карих глаз недавно овдовевшей Сандаары, но ее ласки облегчения не принесли. Только гадливость. Тимир ушел в кузню еще до рассвета, раскачал мехи до нестерпимого жара и ковал, ковал, потом смывая с кожи чужой запах.
Дни шли, образ Алтааны преследовал Тимира. Он стал угрюм, перестал появляться на людях, забываясь в работе. Молот из рук он почти не выпускал, выматывая и себя, и подмастерьев.
Как покорить сердце той, что на тебя даже не смотрит?
Создать прекраснейшее украшение,
