Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
один выражает Иисуса, олицетворяющего добро, а другой – Сатану, олицетворяющего зло. Именно поэтому, когда Иисус начинает свою миссию, первая встреча, которая ему предстоит, – это встреча со своей тенью в лице Сатаны, искушающего его в пустыне. Весь Новый Завет показывает эту полярность и борьбу между воплощенными в Иисусе силами добра и воплощенными в Сатане силами зла. Это, по мнению Юнга, две неразлучные полярности существования, которые мы видим в природе (мир одновременно жесток и прекрасен) и которые мы находим в истории и человеческой психике. Вместо того чтобы пытаться представить зло нереальным, христианство должно было, как думал Юнг, снова ввести его в категорию божественного.
Это мнение, по меньшей мере иконоборческое, которое Юнг развивает в последних книгах о религии («Эон» и «Ответ Иову»), также заставляет его подвергать сомнению себя – начиная с размышлений Мейстера Экхарта о рождении Бога в душе, о сознательном и бессознательном измерении Бога, которому необходимо воплотиться в душе человека, чтобы объективировать себя. Другими словами, Бог создал человечество, чтобы оно стало полностью сознательным. Эта теория вызвала настоящее негодование среди богословов, как протестантских, так и католических, которые иронично называли Юнга «божьим психиатром». На самом деле у нас нет необходимости ступать вслед за швейцарским доктором на минное поле теологии, но его психологическая и символическая интерпретация «христианского мифа» и проблема, поставленная при объяснении вопроса о зле, кажутся мне достойными интереса. Желая сделать образ Бога, заключающего в себе лишь добро, более презентабельным и достойным, христианская теология очень резко оставила в стороне вопрос о зле. Для Юнга образ парадоксального Бога более правдоподобен, чем образ дружелюбного, не допускающего двусмысленности «доброго Бога», не учитывающего сложность мира и человеческой души.
«Религия становится внутренне бедной, когда парадоксы теряются или их становится меньше, в то время как их умножение обогащает ее, так как только парадокс оказывается способным объять, хотя бы примерно, полноту жизни. То, что лишено двусмысленности и противоречий, охватывает только часть вещей, а следовательно, не может выразить неуловимое и невыразимое» [9].
Молодое вино и старые сосуды
По всем этим причинам Юнг уверен: если христианская традиция хочет по-прежнему оживлять человеческую душу и участвовать в великой одиссее сознания, она обязана полностью обновиться. Так он разделяет идеи отца Тейяра де Шардена, иезуита и ученого, об эволюции материи и духа: Юнг прочитал о них на закате жизни, и они, как я уже упоминал, привели его в восторг. Католический богослов и юнгианский психоаналитик Джон Дорли пишет в книге «Болезнь христианства» (The Illness That We Are): «В основе юнгианского недуга лежит убеждение, что современное христианство больше не служит вновь появляющимся гармониям и единствам, к которым движется личная и историческая эволюция. Хотя он признает свой вклад в развитие западной цивилизации, следует отметить, что это христианство противостоит глубочайшим энергиям психики, которые “хотят” продвигать личность и историю через расширенные модели индивидуальной вовлеченности, симпатии и отношений. В этом смысле христианство скорее препятствует, чем способствует психологическому и историческому развитию человечества – в том случае, если мы примем утверждение, лежащее в основе юнгианской психологии, а именно что достижение завершенности составляет конечную цель и ценность психики, творящей историю» [10].
Поскольку Юнг, однако, по-прежнему убежден, что Запад не может обойтись без «христианского мифа» в своем историческом приключении, он считает, что миф в нынешнем виде должен умереть, чтобы возродиться в расширенном сознании. Иными словами, мы не можем построить новую духовность на Западе без христианства, но христианство должно быть заново обосновано и перестроено: «Миф должен стать предметом новой истории на новом духовном языке, потому что молодое вино нельзя налить, как в эллинизме, в старые сосуды» [11].
Среди многих прочих средств Юнг предлагает Церкви (при этом не питая особых иллюзий), ради возрождения христианской религии с самых истоков, включить снова в теологию основные течения, с которыми она когда-то боролась как с еретиками. Древний гнозис, средневековая алхимия, великие апофатические мистики (Мейстер Экхарт, бегинки, Якоб Бёме, Ангелус Силезиус, Николай из Флюэ), которые жили и выражали на парадоксальном языке мощный и непосредственный опыт божественного и которые воспринимали Бога внутри. Устав от своей экстернализации, христианская духовность может восстать из пепла и продолжить спасительную миссию, в первую очередь благодаря возвращению к внутреннему опыту, который предполагает погружение в бессознательную психику. Как прекрасно выразилась Симона Пако, пришло время «евангелизации глубин».
4
Под огнем критики
«Психология Юнга представляет собой одновременно абсолютное подтверждение человеческой религиозности и ее наиболее яркую критику» [1], – метко пишет Джон Дорли. Именно по этой причине сочинения Юнга о религии еще при жизни их автора настроили всех против него. Психиатры и психоаналитики-фрейдисты квалифицируют его как «мистика» и отрицают какой-либо научный характер его работ, в то время как еврейские и христианские теологи критикуют за то, что он предлагает элитарное видение чисто индивидуалистической духовности и сводит Бога к психологии, утверждая, что все метафизические истины прежде всего являются психическими феноменами.
Ответы на критику ученых
Юнг защищается от теологов, отвечая им тем же: именно они демонстрируют предвзятость, отказываясь признать глубоко религиозный характер человеческой психики, поскольку это противоречит их материалистическим и антирелигиозным убеждениям. Эндрю Эйкхоффу, автору эссе «Фрейд и религия» (Freud et la religion), приславшему Юнгу свою рукопись, чтобы узнать его мнение, он ответил: «Негативное отношение Фрейда было одной из точек конфликта между нами. Он был неспособен допустить что-либо, выходящее за границы его научного материализма, как в отношении иудейской или христианской веры, так и в отношении любой другой. Мне не удалось доказать ему, что его точка зрения была ненаучной, предвзятой, а концепция религии основывалась на предрассудках» [2]. А профессору американского университета, который обвиняет Юнга в том, что он впал в «оккультизм», раз серьезно относится к «религиозным фантазиям» пациентов, он отвечает: «Я не могу понять, почему исследование сексуальных фантазий было бы более объективным и более научным, чем исследование любых других фантазий, например религиозных. Но, конечно, сексуальные фантазии могут быть исключительно истинными и реальными, а религиозное воображение – нет, это ошибка, оно не должно существовать, и изучать его – это очень ненаучно! Такая логика находится за пределами моего понимания» [3].
Юнг постоянно напоминает своим скептически настроенным собеседникам, что они путают убеждения и опыт. Можно обсуждать, опровергать или считать иллюзорным убеждение, но не опыт. «Религиозный опыт», как и любой другой, «абсолютен», утверждает Юнг.
«Это буквально неоспоримо. Мы можем только сказать, что такого опыта у нас не было, и собеседник ответит: “Сожалею, а у меня был”. И дискуссия закончится. Неважно, что мир думает о религиозном опыте; тот, кто его пережил, обладает огромным сокровищем, наполнившим его жизнью, смыслом и красотой» [4].
Фактически Юнг чувствует себя обязанным постоянно бороться с идеей эпохи Просвещения, согласно которой религии рождаются из прямого человеческого умысла и имеют целью манипулирование людьми. В таком случае злые духи выдумали бы богов и догмы, чтобы водить людей за нос. Юнг подчеркивает наивность тезиса и напоминает, что «этому мнению противостоят реальные психологические трудности, с которыми мы сталкиваемся при интеллектуальном постижении религиозных символов. Они исходят вовсе не от разума, а откуда-то еще. От сердца, может быть, но, во всяком случае, точно из глубокого психического слоя, мало похожего на сознание, которое остается всего лишь поверхностным. Также религиозные символы всегда имеют весьма выраженный “откровенный” характер, иными словами, они спонтанные продукты бессознательной деятельности души. Они все что угодно, но не продукт мысли» [5]. Обратите внимание: это не противоречит возможности (которая подтверждается исторической реальностью) того, что люди и институты стремятся манипулировать религиозными символами и поисками священного ради власти. Но сведение религиозного измерения к использованию его людьми в своих целях – широко распространенная ошибка среди современных умов, которую Юнг справедливо осуждает.
Ответы на критику теологов
Помимо критики со стороны психоаналитических и научных кругов, Юнгу пришлось столкнуться
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
