больше такое не творить, а если и да, то хотя бы подальше.
А зароют меня. Во избежание. Может даже, с искренним сожалением в больших и грустных идишских глазах.
В полицию? Верил бы ей, так вот ей-ей! Несмотря на проблемы все с документами, побежал бы! А так нет, насмотрелся уже на Хитровке, наслушался.
Важного господина может и послушают, а от меня если и не отмахнутся, то и поспешать не станут. А если так, то и всё! Потому как не только полицейские господа информаторов среди ворья имеют, но и наоборот тоже верно! Причём в Одессе наоборот как бы и не верней!
Плясал, пил разведённую вином воду и думал, когда останавливался. Плохо получалось-то.
Допраздновались сильно заполночь, но таки угомонились. Санька, он сразу почти и засопел, даже на топчан усесться толком не успел. Садиться, начал, да так в приседе и обмяк, я ему даже ноги разул да закинул.
Я хоть и не шибко трезвый от вина, и усталый так, што прямо ой, а не могу.
— Господин если. Важный штоб, а ещё лучше иностранец.
И хожу, хожу… А потом глазами за полку зацепился книжную, да и задумался што-то. Мопассан! Точно!
Купил недавно потрёпанную книжечку у матросика с французского парохода, совсем задёшево. Трубы горели у болезново, а денег ну ни шиша! В карты проигрался, как он мне зачем-то поведал. Так думаю, што и книжечка может быть не ево, а так сказать, позаимствованная. Но я себя тогда умствованиями не утруждал, а просто взял, и купил!
Взял книжицу ету, да тетрадку с карандашом, и ну компиляцией заниматься! Так-то французский знаю свободно, но не так штобы изысканно, всё больше по матушке. То есть не больше, а лучше, прям ажно до изысканности.
А нужно, штоб полицейские поверили, што господин ето пишет, из самых што ни на есть образованных, да лучше не наших. Тогда-то небось зашевелятся! Любят у нас иностранцев поперёд своих.
До-олго сидел! Правил написанное, да не раз и не два, потом набело переписал чернилами уже, и тоже не с первого раза вышло.
Глянул на часы да на календарик отрывной, где восходы и закаты указаны, так ого! Через полчаса светать начнёт! Можно и сбегать, значицца. Сейчас никто мальчишке на улице не удивится, на рыбалку потому как самое время.
Бегом и сбегал, хотя и тяжко было. Ноги, то ладно! Поясницу ломит сильно, как бы почки не застудил. Ладно, отлечусь… потом.
Кинул письмецо куда надо, да и назад. И чувствую, накатывает. Только и успел, что во дворе до нужника дойти, да воды чуть не полчайника выпить. С лимоном.
Коснулся головой подушки, и бац! Будто по голове ударили.
Часа через два всего и проснулся, от движения неловкого. Ворохнулся, а в пояснице и внутри такое ой, што прям совсем ой! Раз только было так, когда мастер, будь он неладен, ногой в бок засадил со всей своей хилой дури. Думал уснуть дальше, но не тут-то было – ни в едином глазу! Спать хочу, а хренушки!
Встал еле-еле, сходил куда надо, да и хожу, как деревянный человечек. Ни согнуться, ни разогнуться толком, ни даже повернуться из стороны в сторону. Хуже даже, чем после мастера.
Посидел с книжкой, пока Фира не спустилась, на завтрак звать. Подождал я, пока Санька умоется, да и наверх. Ногу на ступеньку занёс, да и передумал.
— Знаешь, я наверное внизу завтракать буду, во дворе.
Тётя Песя вниз слетела, закудахтала встревоженно. Смешно немного, и немножечко, ну вот саму малость, приятно! Не часто обо мне заботятся, непривычно.
— Тётя Песя! — прервал я её вокруг меня. — Не надо таки доктора! Доктор нужен, когда ты не знаешь што, или не умеешь как! А я таки знаю и умею, и на што мне дорогой дяденька с дипломом? Выслушать через трубочку, взять за визит и прописать то, што знаю я сам как бы не получше ево?
— Если ты думаешь за деньги, — начал тётя Песя с лицом жертвенным и одухотворённым.
— За деньги у меня есть, я думаю исключительно за свои нервы и потраченное на зря время, тётя Песя! Бабка Санькина знахаркой была, — Санька закивал быстро, — не из самых громких, зато из настоящих. Не ети, которые наговоры-заговоры да бормотанья всякие, а которые травами лечат. Да мы пастушили, тоже мал-мало научились интересным вещам.
— Я на Привоз, — деловито сказал Чиж, — рубля… да полтора, штоб с запасом. Не знаю точно, какие травы из почечных здесь растут, а то среди них и дорогие есть!
— Я с тобой, — решительно подхватилась Фира.
— Да я и сам…
— Ты сам в травах разбираешься, — поддержала дочку тётя Песя, — а не как торговаться, и кого!
Спорить Санька не стал, согласившись на помощь. Поели тут же, во дворе, куда при Санькиной помощи спустили еду.
Виденное вчера на свету будто отодвинулось чуть назад, приглушилось. Не так, штоб совсем и навсегда, а будто вода большая за плотиной плохонькой таится. Может быть таки ой, и даже совсем ой, но потом.
* * *
Вскрыв письмо, полицейский бегло пробежал его глазами и сморщился брезгливо. Снова! Сколько прожектов, доносов и писем от психически нездоровых людей проходит через канцелярию одесского полицмейстера!
Написано на хорошем французском, но излишняя литературность и неаккуратность почерка, свойственная исключительно низшим слоям населения, прямо таки кричат, что писал никак не француз, а кто-то из аборигенов Одессы.
Мнящий себя тонким знатоком человеческих душ, адъютант живо представил жидовского мальчишку с томиком французской классики и словарём. Сидит, поганец, злорадно поблёскивает выпуклыми глазами-маслинами, и мнит себя… да кем-то там… неважно.
Зевнув, он небрежно скомкал письмо, а затем и конверт, отправив их в корзину для бумаг.
— Катакомбы, подземные ходы, похищенные женщины, — полицейский покачал головой и снова тягуче зевнул, — тоже, Дюма из Молдаванки!
На мгновение ему пригрезилось, как он раскрывает преступную сеть, и вот уже лично губернатор жмёт ему руку и благодарит…
— Вот же! — негромко засмеялся полицейский, покосившись в сторону корзины для бумаг. — Ерунда ведь, а зацепило! Может и выйдет неплохой репортёр лет через пять!
Четырнадцатая глава
— Водочки мне для начала, — деловито сказал бывший мировой судья угодливо склонившемуся перед ним неряшливому половому с битой рожей, — стопочку! Да смотри! Не лафитничек, а то с него начну, да на нём и закончусь!
Аркадий Алексеевич в задумчивости постучал пальцами по липкому от грязи столу, прислушиваясь к хотениям капризного организма.
— Да-с! — решил он наконец. — Стопочку, и
