встал перед ее креслом, расставив ноги. Он часто принимал такую позу, когда предпочел бы мерить шагами помещение. — Я знаю, ты привязалась к своей няне, и, полагаю, если принять все во внимание, это можно понять. Но ты пропустила занятие с Раксом, урок со мной, а я воспитывал тебя не так, чтобы ты расклеилась при первой трудности.
— Я в порядке, отец.
Кестрел налила в чашку чая.
Только тогда генерал по-настоящему на нее посмотрел. Кестрел была уверена, что под ее глазами пролегли тени, но одета она была так, чтобы провести этот день поздней осени в обществе.
— Хорошо, — произнес генерал. — Отлично. Потому что я послал за Джесс. Она ожидает внизу, в салоне.
Кестрел опустила свою чашку на блюдечко, готовая пойти поприветствовать подругу.
— Кестрел. — Генерал прикоснулся к ее плечу. Когда он заговорил, в его голосе прозвучала необычная для него нерешительность: — Долг каждого ребенка — пережить родителей. Моя профессия не самая безопасная. Мне бы хотелось… Кестрел, когда я умру, не плачь по мне.
Она улыбнулась.
— Ты не можешь мною повелевать, — ответила она и поцеловала его в щеку.
* * *
Джесс была в своей стихии. Она посадила Кестрел в свой экипаж и приказала ехать к лучшей портнихе в городе.
— Ты обещала, — предупредила она Кестрел, когда они выходили из кареты.
Кестрел бросила на нее косой взгляд.
— Я обещала, что позволю тебе выбрать ткань для моего наряда.
— Обманщица. Я выбираю всё.
— Ох, хорошо, — ответила Кестрел, потому что от ревностности подруги ее собственная грусть отхлынула. В любом случае, что плохого может Джесс натворить?
Когда они вошли в лавку, Джесс отмахнулась от тканей, которые выбрала бы Кестрел, и набросала портнихе несколько эскизов, заставивших глаза Кестрел расшириться.
— Джесс. Это для Зимнего бала. Я замерзну. Пожалуйста, можно оставить рукава?
— Нет.
— А вырез…
— Тихо. Твое мнение не учитывается.
Кестрел сдалась и встала на скамеечку; портниха начала оборачивать ее тканью и закреплять материю булавками, а Джесс давала указания. Затем обе девушки оставили Кестрел в одиночестве, а сами скрылись в кладовой, где на полках переливались различными цветами свертки ткани. Джесс шептала, и портниха тоже отвечала шепотом. Прислушиваясь к их возбужденному разговору, Кестрел начала подозревать, что Джесс договаривалась о пошиве не одного, а сразу двух платьев.
— Джесс, — позвала Кестрел, — мне кажется, или я слышала, как ты сказала, что вечернее платье должно быть вышитым, а бальное — более простым?
— Разумеется, ты не ослышалась. Тебе нужно вечернее платье для званого ужина лорда Айрекса.
Бок Кестрел уколола булавка.
— Он устраивает званый ужин?
— Да, и этому самое время. Однажды он надеется стать сенатором, поэтому должен начинать показывать обществу свое расположение. Кроме того, на зиму его родители отправились в столицу. В поместье остался он один.
— Я не пойду, — решительно произнесла Кестрел.
— Ты должна.
— Меня не приглашали.
— Разумеется, приглашали. Ты — дочь генерала Траяна, и, если ты только сейчас услышала об ужине, то только потому, что больше недели не читала доставленных тебе писем.
Кестрел вспомнила угрожающую ухмылку Айрекса.
— Нет. Ни за что.
— Но почему?
— Он мне не нравится.
— Какое это имеет значение? Там будут толпы людей, и поместье, несомненно, достаточно велико, чтобы ты могла избегать в нем его хозяина. Там будут все. Как это будет выглядеть, если ты не придешь?
Кестрел подумала об игре в «Клык и Жало». Ей пришлось признать, что, если бы приглашение Айрекса было игральной карточкой, а не запечатанным листом бумаги, она бы хладнокровно сделала ответный ход.
Джесс приблизилась и взяла Кестрел за руки.
— Я не люблю, когда ты грустишь. Позволь нам с Ронаном сопровождать тебя на ужин, и мы не подпустим к тебе Айрекса и заставим тебя смеяться над ним. Соглашайся, Кестрел. Я не сдамся, пока ты не скажешь «да».
Глава 19
Когда прибыло платье для званого ужина Айрекса, завернутое в шелк и перевязанное шнуром, именно Арин принес посылку Кестрел. Она не видела его со времени первой зеленой бури. Ей не хотелось думать о том дне. Кестрел решила, что не желает вспоминать свое горе. Она училась жить, несмотря на него. Вернулась к занятиям музыкой и позволила этому, а также прогулкам в свет и урокам, омыть факт смерти Инэй, стачивая острые углы.
Она мало времени проводила на вилле. Не отправляла Арину приглашений сыграть в «Клык и Жало». Отправляясь в общество, она выбирала в качестве сопровождения кого-то другого.
Когда Арин вошел в ее гостиную, которая на самом деле была письменной комнатой, Кестрел отложила свою книгу на диван рядом с собой и повернула ее названием вниз.
— Хмм, — произнес Арин, крутя в руках посылку с платьем. — Что бы это могло быть?
— Я уверена, ты знаешь.
Он помял сверток пальцами.
— Полагаю, это некое очень элегантное оружие.
— Почему мое платье доставляешь ты?
— Я увидел с ним Лиру и спросил, могу ли сам принести его тебе.
— И она, разумеется, не стала возражать.
Услышав тон Кестрел, Арин приподнял брови.
— У нее было много дел. Я подумал, она будет рада, если я освобожу ее от одного поручения.
— Тогда это было очень мило с твоей стороны, — ответила Кестрел, хоть и почувствовала, что в ее голосе прозвучал намек на обратное, и рассердилась на себя за это.
Арин медленно произнес:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего.
— Ты просила меня быть с тобой честным. Как, по-твоему, я был?
Она вспомнила его грубые слова в день бури.
— Да.
— Разве я не могу просить тебя о том же?
Ответом было «нет» — ни один раб не имел права ни о чем ее просить. Ответом было «нет» — если Арин хотел узнать ее тайные мысли, то мог бы попытаться выиграть ответы на свои вопросы в «Клык и Жало». Однако Кестрел сглотнула внезапную нервную дрожь и призналась самой себе, что ценит его честность — и то, что сама честна с ним. Не было ничего плохого в том, чтобы говорить правду.
— Я считаю, что ты поступаешь с Лирой нечестно.
Его брови сомкнулись.
— Я не понимаю.
— С твоей стороны нечестно вселять в Лиру надежду, когда твое сердце отдано другой.
Арин резко вдохнул. Сейчас он скажет ей, что она вмешивается не в свое дело, подумала Кестрел, и это было правдой, но затем она осознала, что ее слова не задели его, а лишь изумили. Тем естественным, свойственным ему жестом собственника он пододвинул к себе стул, опустился на него, положив сверток с платьем
