что родилась – виноватою.,
Да небесную синь и водицы блеск,
От людей никогда не прятала.
Снегурочка
– Скажи мне, мама, почему
Холодному я снегу рада,
Осеннему дождю и граду,
Студеному, в горах, ручью?
Чью проживаю жизнь я? Чью?
Какой неведомой души,
Лишь мне известно исцеленье?
Какое тайное знаменье
Своею, я душой, пишу?
Не мерзну там, где льдины мерзнут.
Мне жарко от колючих струй,
От обжигающих морозных,
Дарящих зимний поцелуй.
Мне дороги лесные звери,
В оборках снежных, терема,
Скажи мне, мама, отчего же
Так сердцу дорога Зима?
– Все правильно, дитя родное,
Все чередом своим идет?
Жаре бушующего лета,
На смену, наступает лед.
И это вечный жизни ход.
Наряды разные меняя,
Катится жизни колесо.
А ты не прячь свое лицо,
Все их примерь, все будут впору,
И будут все тебе к лицу.
Ну а когда настанет время,
Женою ты пойдешь к венцу.
Тогда познаешь лед и пламень,
У песни душу распахнешь,
Но вот Снегурочки беспечной,
Уже тогда ты не найдешь.
Она, не бойся, не растает.
Она женою чьей-то станет -
Счастливой мужнею женой.
Никто о лете том не скажет.
Своей Снегурочке, другой,
Но, точно-точно вот такой,
Вот, точно также все расскажет.
Сказка Древнего Камня о Лени
Хотите, Сказку? Расскажу.
Не зря ж Сегодня Воскресенье.
Я ту поведаю, что Камень
Мне рассказал о праздной Лени.
Лень – Королева среди тех,
Трудом, кто, ближних богатеет.
И, Нищенка среди Трудов,
Что Жизни научить умеют.
***
Жил Оболдуй один весёлый.
Жил не тужил, но не старался.
Он палец пальцем не ударит,
Чтоб утомиться. Правда, братцы!
Лежит с утра «такой себе»,
И только в думках богатеет.
Бока себе все отлежал,
Они меж этим всё жирели.
Порой, с него катился пот.
Особо после «отобедов»,
В окошко налетала пыль,
И в жизни были только «среды».
«Пришла среда – прошла неделя».
И сутки только отлетали.
Он всё жирел, потел, жирел…
В лежанку корни проникали.
Какой- то видимо росток,
Через окно, в ту пыль, забрался.
И обвил так его Вьюнок,
Что наш толстяк, как ни старался,
Пошевелиться, всё ж не мог.
***
Родные – в крик! Ох, как кричали,
Когда, однажды принесли,
Румяных бубликов для чая.
Всё в миг один произошло.
Волшебным было, знать, зерно.
Он руку приподнять хотел,
Чтоб от дивана оторваться,
Но крепко-крепко обхватил
Его вьюнок, и ну стараться!
Хотел он ногу вниз спустить,
Да, не на шутку испугался -
Вьюнок, у близких, на глазах,
Быстрее начал извиваться.
А корни – толще и сильней…
Пустили вот уже бутоны.
Цветы ползли по нём скорей,
Но глохли, и слабели стоны.
Родные – в ужасе стояли.
Они от страха вжались в стены.
Чтоб к жирняку не приближались,
Цветы цепляли их мгновенно.
И Жирный Человек взмолился,
Определив своим сознаньем,
Что вот такое Бытие,
Определённо к «процветанью»
На нем цветов для погребенья.
Он был к такому не готов,
И стал умом искать спасенья.
Ум тоже очень ожирел.
(Им только Лектер восхитился б),
Но жить желание имел.
Мгновенно мозг перегрузился.
Цветы сильнее оплетали,
Того, к несчастью, толстяка.
Родные, рядом, отпевали,
К нему приставив два венка.
Цветов там было и навалом,
Но лент «прискорбных» не хватало.
Несчастный видел через дебри,
И слышал ясно всё- всё- всё.
Он пасть хотел бы на колени,
И в Лени, проклинал Житьё.
Он вспоминал советы близких,
И как над ними издевался,
Когда они, его кормильцы,
Для одного его старались.
Он знал: «Не выбросят в помойку,
Но будут сберегать, лелеять»,
И он прекрасно – распрекрасно,
На шеях их сидел, жирея.
Сейчас сквозь листья видел ясно,
Как близкие – спасти пытались.
Потом ещё чуть- чуть пытались,
А дальше, как-то обломались.
Лентяй наш очень удивился,
Что сук, на коем он сидел,
Так вдруг, в секунду, обломился!
Позвали и попа к нему,
Чтоб совершить какой обряд.
Тот так кадилом намахал,
Что ладан пропитал весь «сад».
Еще усишка молодой,
Вдруг овладел его ноздрёй.
И ну, давай в ней щекотать!
Как начал наш Жирняк чихать!
Не раз, не два, а сотни раз.
Трава сейчас же порвалась.
Он воздух с ладаном вдохнул,
И просветлел мгновенно ум.
Стал шевелиться, корни рвать.
Родные сразу, помогать:
От пут его освободили -
Водой святой, ну, обливать.
***
Стол поминальный разобрали.
Блины с кутьёй поубирали,
Шампанское несут и торт…
За стол присел с кадилом, поп.
Сидел: молился и крестился.
Он Силе Веры удивился.
Поскольку, и Попы живут,
В неверьи часто, там и тут.
А как же там Ленивец наш?
***
Сперва водой его обмыли.
Он тёр себя мочалкой сам,
Когда от пут освободили.
За стол ни разу не присел,
Зато всем блюда подавал,
Да всё полнее и полнее,
Шампанское всем подливал.
Он у стола взахлёб смеялся -
Все пальцем у виска крутили.
– Смотрите, братцы! Жив, Живой!
Теперь к дивану ни ногой.
Хоть стоя дали б спать,
Он спал бы,
Но на диван бы не упал.
Как подменили молодца.
Пастозность вся ушла с лица.
Стал работящим и опрятным.
И пах приятно и нарядно.
Так сильно сразу похудел,
Что можно б было пару тел,
Еще из кожи той нашить
(его пришлось перекроить).
Но, это очень ерунда,
Особо в наше с вами, время.
Там пара швов всего была,
Но от коленей до коленей.
Теперь наш бравый молодец,
На трех работах, милый, пашет.
И говорят, что под венец собрался
За невесту Машу…
Наташу, Олю, Клаву…
Вот бы в семье всё было ладно.
А то ведь с новым телом враз,
Он отыграется за годы.
Вот швы б на нем не разошлись.
А то, такие нынче, моды! )
Пока что, швы все не зажили,
Он помнит, как остался жив.
Как чуть, в мгновенье, не скончался.
Что Новый Путь его начался.
Стал верить в Чудо – поп ведь спас.
Теперь чихает специально.
Махорочки мешок припас.
(Махорки в доме полный «чайник»).
С ней «нет-да-нет», а в угол дальний
От глаз чужих, когда, зайдёт.
Да пару сотен раз чихнет,
Чтобы мозги
