что больно было смотреть.
Катя и не смотрела бы, но в тот короткий и счастливый период ее жизни она жила с Митей.
Замкнутый и сдержанный Никита пришел плакаться к отцу, и Катя невольно стала свидетелем этого происшествия. Тогда она не обратила на произошедшее никакого внимания, как и на самого Никиту.
Теперь же она старалась в мельчайших подробностях припомнить – что именно он говорил, как вошел, в чем был одет.
Как часто бывает в жизни, самые незначительные детали оказались важными, таящими в себе сакральный смысл.
Никита сам почувствовал пристальный взгляд из темного угла.
Встретившись с Катей взглядами, он долго не мог ее узнать, но сразу понял, что девушка ему знакома.
Она призывно улыбалась – не обращать на это внимание было невежливо.
Он вымученно улыбнулся ей в ответ, нехотя подошел – и тут уже вспомнил ее, хотя и не по имени.
Для него она была просто «отцовская очередная», как бывают породы собак «московская сторожевая». Так они звали ее в семье – с бабушкой, мамой, с женой…
Вспомнив о жене, Никита вздрогнул – и сразу вспомнился тот ужасный черный провал его судьбы, который он до сих пор не мог пережить, а только каждый день вставал утром, до самого вечера уговаривая себя «не думать, не думать». Отец перевез его к себе в Москву из Ростова, в котором Никита вырос с мамой, – здесь, в столице, работы было гораздо больше. Он был постоянно занят, а те редкие дни, в которые он все-таки жил дома, то есть у отца с его женой Машей, он старался заполнить просмотром фильмов, прогулками, а то и просто сидел целыми днями с телефоном.
Маша часто знакомила его с подругами, словно бы случайно – она прониклась сочувствием к отпрыску мужа, видела в нем однолюба и относилась к этому с большим уважением, но уговаривала отвлечься, «начать жизнь сначала» – он все еще был молод, тридцать лет – не возраст для мужчины.
Никита в ответ неопределенно мычал, кивал и отмалчивался.
На женщин не смотрел, кажется, вообще – все они только напоминали ему о произошедшей трагедии. О каком-то сближении речь вообще не шла.
Кажется, эта девушка, «отцова бывшая», стала первой, на кого он так долго смотрел в упор, первой за эти два тяжелых года. Первой, на кого ему захотелось смотреть и смотреть не отрываясь…
Спустя две недели Катя записала в своем дневнике:
«Мне искренне жаль этого мальчика, в иных обстоятельствах он мог бы вызвать у меня симпатию, но сейчас я жалею о том, что ему пришлось стать для меня лишь оружием против… против того, что нас разделяет с Митей. Не перестаю удивляться, как легко заполучить в свои сети молодого парня, как легко и прочно они запутываются в своих эмоциях за считаные дни – и как непросто даются отношения со взрослыми мужчинами. Опытные и разочарованные многократно, они становятся циничными и оберегают свой покой и личное пространство от таких, как я».
Тут Катя добавила остроумную картинку, которыми пестрел ее дневник. Такие картинки стали для нее своего рода смайликами.
Никита уже привел ее в дом, состоялась семейная встреча. Катя добросовестно отыграла свою партию, ни разу не сбившись – смотрела в пол, глаза не поднимала.
Говорил Никита. Говорить пришлось недолго – Мите стало плохо, и дальше все завертелось по понятному маршруту.
Никто даже не успел толком устроить скандал – приехала «Скорая», и Митю увезли. Жена уехала с ним.
О том, что у невесты есть собственная квартира, Никита не подозревал. Он понимал, что она должна была где-то жить, а, приведя ее в дом к отцу, он рискует очень многим. Но не ожидал такой развязки. Он вовсе не планировал жить вчетвером под одной крышей, раздумывал уже, как обзавестись отдельным жильем, ведь уехать от отца пора было давно.
Митина реакция его изумила, но своей вины он почти не чувствовал.
Что он такого сделал? Почему не она? Если она нужна отцу, если он любит ее и не готов отдавать другому, почему ушел от нее, почему живет с Машей?
Он действительно был еще слишком молод и не подозревал о том, какие сложные ответы на самые простые, казалось бы, вопросы могут появиться с возрастом. Не догадывался он и о том, каким сам станет через двадцать лет.
Его невинная наглость дошла до того, что он взял с собой Катю в больницу, куда они приехали утром следующего дня – сменить осунувшуюся и резко постаревшую жену.
Маша была совершенно измотана, даже не стала спрашивать, для чего пасынок привез Катю.
Втроем они сидели возле дверей в реанимационное отделение, куда вообще никого не пускали, и думали каждый о своем. Впрочем, нет – все трое думали о Мите.
Маша собиралась уехать домой, но все тянула, боялась оставить потерявшего рассудок, как ей казалось, мальчика рядом с отцом. И эта девушка… Она могла устроить скандал, любую провокацию. Нет, уходить было нельзя. А еще все трое ждали и боялись разговора с врачом, боялись инфаркта или еще более страшного итога.
Никита понимал, в какой роли он окажется, если Митя умрет.
Катя сидела с ногами на стуле, сцепив зубы – она старалась избавиться от чувства вины и все твердила себе, что другого выхода из создавшегося тупика у нее нет. Если Митя умрет – значит, он умрет.
Через час оказалось, что с никакого инфаркта нет, более того, Митю перевели в обычную палату, значит, серьезная опасность миновала.
Врач вышел, говорил с ними коротко, сухо, даже сурово. Потом резко сменил тон и спросил, кто тут Катя.
Все втроем испуганно вздрогнули, Катя даже не смогла ему ничего ответить, только молча привстала.
– Он вас зовет. Только прошу – одна минута. И никаких волнений.
– Меня? Вы уверены?
– Девушка, если вы – Катя, то – вас.
Больше всего она боялась обернуться на оставшихся за спиной Машу с Никитой – выражение их лиц трудно было представить.
«Неужели так быстро сработало, разве так сразу бывает?» – вертелось в голове.
Митю она узнала, хотя готова была ко всему. Села на край постели – а больше и сесть было не на что.
Он смотрел трезво и злобно.
– Митя, я тебя слушаю. Меня попросили коротко. Ты прости меня за…
– И будет коротко, – перебил он, – говори побыстрее, чего ты хочешь. Очень четко.
Она помолчала.
– Мы так давно не говорили с тобой вдвоем…
– Ты хочешь, чтобы я умер? Нельзя было убить меня как-то попроще? Если я умру, ты обещаешь оставить в покое моего сына?
Никогда раньше не было у него такого спокойного голоса. Кажется, впервые
