и стоны других.
Мы шевелимся еле-еле. Мы не смотрим друг на друга, потому что мы все в этот миг одинаковы, видим других в себе самих.
Будет большая очередь в душ. И те, кто хорошо тренировался, кто научился быстро восстанавливаться, будут в ней первыми.
Прошло время, прежде чем я смогла осознать себя — собой, а не осколком астероида, чудом вылетевшим из галактики Боли. Прошло ощущение невесомости и равнодушия.
Я окончательно пришла в себя в капсуле, которая интенсивно чистила мою энергетику, а сквозь прозрачную крышку на меня внимательно смотрела Нилли.
Мысленно я просканировала своё тело, свою душу. Не нашла там ничего, что могло бы сломаться в ближайшие минуты, и, прервав программу, подняла крышку.
— Ты что, разделяешь с Вилларом его приговор? — спросила Нилли.
— Лучше бы его распылили, — вздохнула я.
— Ну, не ты одна так говоришь сегодня. Впрочем, если вдруг интересно, Виллар нисколько не рад, что всё так обернулось.
— А он рассчитывал на что-то другое, когда творил очередную дурь?
Нилли смотрела на меня внимательно, и я вдруг поняла, что привлекло её внимание. Я только что вылезла из капсулы после очистки, длившейся несколько часов, и моя аура переливалась ментомами ненависти и раздражения.
Ой.
Я взяла их под контроль одним движением духа. Раз — и осталась лишь белая.
И почему каждый раз, как такое происходит, это так или иначе связано с Вилларом? То напрямую из-за него, как сейчас, то он просто где-то рядом, как тогда, в спортзале.
Я должна быть сильнее. Буду срываться на прах вроде Виллара — сама стану прахом раньше, чем хотелось бы.
— А ты знаешь, что он сделал? Из-за чего Наказание? — спросила Нилли.
— Не знаю и знать не хочу! — Я выбралась из капсулы и подошла к иллюминатору. — Достаточно того, что он опять поставил личные интересы превыше всего. Это — инфантилизм чистейшей воды.
Нилли помолчала. А я смотрела в пучину космоса. Раньше она меня завораживала и успокаивала. Теперь — только раздражала, как и всё остальное.
— Виллар отключил станцию от источника — я имею в виду планету. И поставил вместо него собственную конструкцию. Пять миров, стержень, горстка избранных… Готовый проект, с ним можно было бы работать на дальней станции. Он один сделал то, что обычно делает пятёрка, и это он ещё не закончил обучение.
— Я уже слышала, что Виллар — гений. Скажешь что-то новое?
— Он хотел доказать, что конструкция способна служить источником бесконечной энергии, если её не замыкать. И этот источник независим от нашего мира. Понимаешь? Это… В числе прочего это доказывает, что наши миры реально существуют. Они независимы. Да, мы можем ими управлять, но они ни в чём не уступают нашему миру. Могут даже превосходить.
— Да? — Я повернулась к Нилли и скрестила руки на груди, продолжая удерживать белую ментому. — Если они превосходят в чём-либо нас, то почему же мы ими повелеваем? Почему мы властны их уничтожить в любое мгновение?
Нилли отвела взгляд, её аура подёрнулась ментомой смущения.
— Это сложно. Я… не могу объяснить. Виллар сможет. Поговори с ним.
— Повторю ещё раз. Виллар — эгоистичный инфантильный ублюдок. И потакая ему, ты только обостряешь ситуацию.
— А почему тогда ты хотела за него вступиться? На суде?
Я резко отвернулась обратно к иллюминатору и зажмурила глаза.
— Потому что он — ребёнок, который не может осознать последствия своих действий. Потому что он подобен безумцам, которых я видела на земле. Кто-то, кто умеет, должен научить его, как правильно… Но я не умею.
После долгих секунд тишины я услышала слова, которые сделали мне больно. Почти так же, как Наказание.
— Когда Баэлари захватила станцию и направила её в средоточие хаоса, она поставила на карту существование вселенной. Об этом не говорят на лекциях, но если прочитать хроники, то окажется, что после своей победы она почти год провела в тюрьме. И только когда Кет очнулся от спячки, и землю опалило его дыхание, хранители настояли на том, чтобы освободить Баэлари и перенять её опыт. Она… подозрительно быстро умерла. Только годы спустя из неё сделали икону, Алеф. А при жизни она снискала лишь славу эгоистки, готовой пожертвовать миллиардами жизней ради своих призрачных фантазий.
Той ночью я долго лежала без сна. Иногда забывалась, но лишь бредила, истощая себя болезненными лихорадочными видениями, чтобы очнуться и беспомощно гладить панель управления капсулы, которая отказывалась продолжать чистить мне энергетические контуры, потому что это уже становилось опасно для жизни.
Я думала, что у меня активировались споры Чёрной Гнили, смертоносного дыхания Кета. Плакала, дрожала, металась в узком пространстве капсулы. И засыпала.
Каменные плиты холодом обожгли мои босые ступни. Я завертела головой. Что это? Как я здесь очутилась? Ничего не помню. Никогда не была в этом огромном зале. Настолько огромном, что не видно стен — они теряются в темноте. А может, и нет их, а есть лишь тьма, да небольшой участок пола.
Что было источником света? Этого я понять не могла. Просто там, где я стояла, в одной обтяжке, было светло, а вокруг клубилась тьма. Но этот парадокс недолго меня мучил.
Послышалось мяуканье, и на освещённый участок передо мной вышел паук.
Я попятилась.
Что происходит? Что я натворила?! Неужели я в бреду повторила «подвиг» Виллара? Вытащила из своего мира в реальность одно из своих созданий?!
Паук смотрел на меня ярко-красными глазами и издавал щёлкающие звуки. А я отступала, понимая, что у меня нет над ним власти, что здесь, за пределами его мира, мы с ним равны.
Впрочем, и это равенство было весьма сомнительно. Паук обладал мощными лапами. У него были жвала, способные разрывать плоть. Острое жало, наполненное парализующим ядом. И — паутина, чтобы связать ослабевшую жертву.
А что у меня? Миллионы лет эволюции? Консоль с учебниками в биополе?
Паук призывно мяукнул, будто поняв, что я отвлеклась, и пытаясь обратить на себя моё внимание. Потом вновь защёлкал, и я замерла.
До меня дошло, что паук пытается говорить со мной.
Пригодились миллионы лет эволюции. Я разобрала и вычленила повторяющиеся паттерны звуков.
— Ты меня понимаешь? — спросила я. — Один щелчок — да, два щелчка — нет.
Паук щёлкнул один раз.
— Я — твоя создательница. Назови меня.
После заминки паук что-то прощёлкал, и я это запомнила. Длинновато для имени.
— Назови себя, —
