о работе. Потом Петя Русаков озабоченно сказал:
— Ремонт ремонтом, а вот как с учёбой, ребята? Ведь мы уж два дня пропустили! — Он поглядел на товарищей усталыми серыми глазами. — Как завтра будет? Опять с утра работать? А учиться когда?
Ребята сразу встревожились.
— И верно, два дня пропустили! Да раньше ещё… — сказал Одинцов.
— И вообще, надо как-то распределить время. У нас и в госпитале дежурства, и учёбу пропускать нельзя, и ремонт теперь. Как же это всё будет? Дома тоже надо помогать. Давайте посоветуемся, Васёк, — предложила Лида.
Васёк мысленно подсчитал время. Если с утра на учёбу, то кому же работать?
— Если ходить на работу по очереди, то нас мало, — вслух сказал он и, вспомнив прибитую Мазиным доску, ободрился: может, и правда объявление соберёт всех вернувшихся из эвакуации школьников? А посоветоваться всё же надо. — Ты, Петя, скажи матери, что мы ещё только эти дни пропустим. Завтра Леонид Тимофеевич за материалами поедет, может мы понадобимся, да и при разгрузке придётся помочь. А потом мы всё нагоним.
— У нас и в госпитале сейчас дела неважно идут, — покачал головой Одинцов. — Васю мы совсем бросили, одни девочки дежурят.
— Так надо что-то придумать. Ты бы распределил всех, Васёк, — предложил Саша.
Васёк задумался:
— Ну ладно. Завтра в восемь часов Мазин и Булгаков пойдут со мной на пустырь. Лида — с утра в госпиталь одна, а после обеда до восьми — Нюра одна. Остальные с утра пойдут заниматься, а после обеда все, кроме Нюры, на работу, — распорядился Васёк, не совсем точно понимая, что даст это наспех сделанное распоряжение.
Дома Васёк долго не мог заснуть — дела, большие и малые, нагромождались друг на друга и вырастали перед ним, как огромная гора.
«Учёба — это главное, её никак нельзя пропускать, — думал Васёк. — Работа — тоже главное, иначе ремонт задержится. А госпиталь бросать тоже нельзя, это наше пионерское дело… И Петька Русаков расстроен. Конечно, ему перед матерью неприятно за нас. Учёба — это всё-таки главное…»
Думая так, Васёк вспомнил, что сегодня вечером не заглянул к тёте Дуне, и, тихо ступая босыми ногами по полу, пошёл через кухню к её комнате. Но лампочка у тёти Дуни была погашена, а в кухонное окно глядел серый рассвет. Васёк вернулся к себе. Было два часа ночи.
«Ну и время! Не успеешь оглянуться, как оно убежит вперёд!» — с досадой подумал Васёк, укладываясь на свою постель и подминая под голову подушку. Но сон не шёл…
«Ведь мы ни одного дела толком не делаем! Всё беготня какая-то. Даже Васю после операции не смогли навестить. Что ж это такое? Надо всё сначала передумать, всё сначала распределить… Если б папка был со мной!.. Эх!..»
Глава 26
ВАСИН ГЕРОЙ
С тех пор как Вася пошёл на поправку и ощутил под солдатским одеялом обе ноги, в палате как будто наступил праздник.
— Да… задал я тут работы докторам, это верно, — говорил товарищам Вася. Благодарная и смущённая улыбка растягивала его большой рот, на худых щеках появлялись ямочки. — Только не напрасно они хлопотали. Я — боец, все мои мысли на фронте. — Вася вытягивал худые, длинные руки и пробовал мускулы. — Теперь бы только встать скорее! А что, не говорили врачи, когда встану? Про меня, то-есть, когда, значит, на выписку? — жадно вглядываясь в лица товарищей, спрашивал Вася.
— Лежи уж, какая тебе выписка… Чуть живого из операционной принесли, а он — выписка… — добродушно ворчал Егор Иванович. — На всё, брат, и терпение и время требуются.
— Нет у меня терпения, это верно, — соглашался Вася. — Ещё мой командир бывало перед боем положит этак мне руку на плечо и скажет: «Терпение, Вася!» А я еле на месте стою, все поджилки у меня ходуном ходят… Эх, вот командир был, насквозь каждого человека видел!
— Да что за командир-то? Весь твой разговор к нему сводится. Герой, что ли? — откликается молодой, безусый боец, только недавно прибывший в госпиталь.
— Герой! — убеждённо говорит Вася. — Я с ним недолго находился, но на всю жизнь его запомнил. Особенный человек. Людей жалел, а о себе не думал. Один раз в бою ранило его осколком в плечо — так он до конца боя никому ни слова не сказал. Терпеливый! Кто его знает, как он терпел. Рождаются же такие люди! — Вася глубоко вобрал воздух и замолчал.
— Бывалый, видно, командир, с выдержкой, — сказал кто-то в палате.
— Да не так-то бывалый — молодой ещё, только виски седые. На глазах у нас поседел командир наш… Было это в одном селе, — снова начал рассказ Вася. — Только что выбили наши оттуда фашистов. И мы, значит, подошли как раз. Видим — там изба горит, там другая, сараи пылают… Идёшь — в лицо тебе жар, и люди тут же убитые валяются… А зима, мороз! Кровь на снегу так и дымится. Живых не видно, только женщина одна бежит к нам навстречу. «Миленькие, — кричит, — голубчики! — и на пожарище рукой машет. — Дети наши в школе горят, весь народ туда палачи согнали и подожгли!» Мы — к школе. А от школы уже одни стропила остались да головни валяются. Ну, всех за сердце взяло. Постояли мы, сняли шапки. Потом разошлись. А командир до утра не приходил. Бойцы говорили — всю ночь он просидел один на этом пожарище. А вышли мы утром из села — глядим, виски у него седые, словно иней на волосах осел.
Молодой боец, сосед Васи, беспокойно заворочался на койке.
— Э, встать бы скорее! Душа у меня горит, когда я такое слышу, — сказал он, отворачиваясь к стене.
Раненые с сочувствием оглянулись на него, и Егор Иванович, понижая голос, спросил:
— А ты, Вася, говорил, у него своя семья погибла? На родине, что ли?
— Да, говорили хлопцы, семья у него была, дети… Только он про своих молчит. Сядет бывало с нами к огоньку, про всех расспросит — у кого жена, у кого мать. Фотографии поглядит, а про своих — ни слова. И мы молчим — страшно человеку душу разбередить. Так, пошутит он с нами, попьёт чайку и начнёт рассказывать, как
