Но когда Оленька возвращалась со съемок, ей повстречались на улице молчаливые толпы, накатывавшие волна за волной, и в этом молчании было что-то пугающее и значительное. Люди несли плакаты, на которых было написано одно обведенное черной рамкой слово «Ратенау».
В столовой пансионата кипели страсти — кричали все, даже самые сдержанные, повторяя одно и то же слово: «Ратенау».
Оленька предположила, что это географическое название, и спросила своего соседа, где Ратенау находится. Ее сосед, очень молодой человек, называвший себя писателем, потому что нигде не работал, а, по его словам, жил на гроши и целые дни писал гениальный роман с таинственным заглавием, уставился на нее с изумлением:
И объяснил, что еврей Вальтер Ратенау вчера еще был министром иностранных дел Германии, а сегодня утром убит в автомобиле какими-то антисемитами в черных кожаных плащах. Они застрелили его на полном ходу почти в упор, ему снесло челюсть и часть носа…
— На Кенигсаллее? — бледнея, задала вопрос Оленька, вспоминая треск выстрелов за спиной.
— Откуда вы знаете? — удивился будущий гениальный писатель.
— Стреляли из другого автомобиля? — пересохшими губами уточнила Оленька.
— Да, из большого шестиместного авто неизвестной марки. Сначала застрелили, а потом вывернули все внутренности гранатой.
— «Корсар!» — воскликнула Оленька и выскочила из-за стола, подавляя подступавшую к горлу тошноту. Писатель изумленно смотрел ей вслед.
C того дня имя Ратенау присоединилось в ее памяти к имени Муссолини.
Лёва
У Лёвы не было настоящего детства. Он никогда не участвовал в играх сверстников, а первые годы своей жизни провел прикованным к постели и связанным ремнями по рукам и ногам — так врачи учили его несчастных родителей бороться с неизлечимой болезнью сына.
Когда мальчик каким-то чудом стал ходить, все его силы сосредоточились на укреплении слабых мышц и борьбе против возвращения страшной болезни. И детство прошло мимо.
У Лёвы не было юности. Он только начал разбираться в себе и своих склонностях, как случилась война, в которую он влез сдуру, а потом эпоха революций, укравших у него радости молодости.
Не имел Лёва и родного дома. Из-за его болезни легкомысленные родители часто отправляли мальчика к тете Оле, а потом войны и революции бросали его из страны в страну, и всюду он чувствовал себя изгнанником. И сиротой.
Так что не положенное ему по закону благополучное возвращение в Москву расположило его к той организации, которая любезно помогла ему в этом сложном деле. Ему даже понравилось предложенная ему роль секретного агента — ведь он в детстве не доиграл в игру про сыщика-разбойника. А главное, она открывала перед ним невероятные возможности постигать тайны создания музыкальных шедевров. Он верил, что сможет учиться у лучших музыкантов-новаторов мира и сумеет в своем творчестве обойти несносные запреты Пролеткульта.
Лёву несколько раз приглашали в Контору для бесед. Были вежливы и любезны, хотя настойчиво и подробно расспрашивали о его службе в белой армии — и у Деникина, и у Врангеля. Но он чувствовал, что это для них не главное — и о Деникине, и о Врангеле, все, что можно, они знали от других. Они изучали его, Лёву, вычленяли какой-то образ и искали, чем именно он может быть им полезен. Ему это даже льстило — похоже, его готовили к какому-то серьезному делу.
Его не просто отпустили в гастрольную поездку с Ольгиным театром. Ему предложили поехать, правда, только в Германию, а в Соединенные Штаты нет. Потому что Берлин полон русскими эмигрантами, а в Америке их значительно меньше. Именно русские эмигранты были его целью — он должен был для начала найти таких, которые мечтают вернуться на родину, но не решаются. Ну и еще раз попробовать привлечь к делам Конторы сестричку Ольку, что было, пожалуй, самой трудной задачей.
Но прежде всего пришлось заняться решением практических проблем. Хотя Лёва приехал в составе гастрольной труппы МХАТа, на театральное довольствие его не поставили, не дали ни жилья, ни карманных денег.
Квартирную проблему помогла решить Олька. Хоть она не клюнула на крючок, брошенный Конторой, зато предложила Лёве поселиться в ее пансионе — там как раз освободилась приятная комната с видом на парк. Это было ему очень кстати — ведь в этом пансионе скопился неплохой букет русских эмигрантов — от отставного генерала до подающего надежды молодого писателя. Так что можно будет сразу приступить к выполнению задания.
За деньгами пришлось обратиться к Полине Карловне. Она встретила Лёву приветливо, как родного, и зачислила его на должность секретаря-администратора своего агентства по съему жилплощади со скромным жалованьем. Неизбалованный роскошью молодой человек был вполне доволен и поспешил в Берлинскую Академию музыки, чтобы узнать условия поступления туда вольнослушателем.
В директорате Академии благосклонно отнеслись к его неординарной справке из Гнесинского училища и согласились провести вступительное прослушивание его композиций. Реакция приемной комиссии на Лёвино творчество превзошла все его ожидания: две элегантные дамы, входившие в комиссию, были в полном восторге и разве что его не целовали. Вредная Оленька, правда, высказала предположение, что их восхитила не столько сомнительная его музыка, сколько несомненная красота. «По себе знаю», — сказала она со смехом.
«Ну и ладно, пускай за красоту, но приняли на двухмесячный подготовительный курс», — о большем он и не мечтал.
Из Академии Лёва отправился в пансион на трамвае, за зоопарком предстояла пересадка, и нужно было покупать новый билет. Лёва прикинул в уме, что получится, если цену двух билетов умножить на число ежедневных поездок, — выходило слишком дорого. Если прибавить к этому оплату пансиона, от жалованья ничего не остается. А Олька учила его выходить не возле зоопарка, а проехать две лишних остановки и там сесть на трамвай, делавший круг, — тогда можно использовать тот же самый билет.
Решив эту пустяковую проблему, Лёва задумался над вопросом посерьезнее: как приступить к выяснению настроений соседей по пансиону? Похоже, они оказались довольно любопытными с точки зрения задания Полины Карловны.
В первый же день его пребывания в пансионе Ольга успела к ужину и пококетничала с каким-то не слишком старым старичком, чтобы он уступил Лёве свое место между нею и будущим великим писателем, так по крайней мере тот себя отрекомендовал. Его зовут Виталий Лидин. «Нужно запомнить, — подумал Лёва, — а вдруг он и вправду станет великим писателем».
Предполагая, что начинающий писатель обычно больше всего интересуется собой, он спросил Лидина, как движется его работа над романом. Лидин, который за минуту до Лёвиного вопроса с отсутствующим взглядом что-то жевал, не замечая, что именно, сразу оживился и объяснил, что он временно отвлекся от романа и сосредоточился на поэзии, пишет сейчас серию стихотворений, которые, возможно, войдут в роман.
