Еди, и они пошли в дом. Войдя в дом, Баба-сейис подошел к большому кованому сундуку, нежно погладил его по бокам, а потом, тяжко вздохнув, словно делал это не по собственной воле, открыл крышку и стал осторожно вытаскивать оттуда конскую сбрую из чистой кожи с отделанными золотом и серебром бляхами, нагрудниками.
Еди аж затрясся от увиденного. «Эх, Карлавачу бы эту красоту, да еще бы прокатиться на нем, и чтобы непременно видела это Дилбер», — размечтался он.
Баба-сейис с самого дна сундука достал саблю в ножнах и, затаив дыхание, обнажил ее.
— Все это единственное мое богатство, которым я дорожу. Они для меня дороже… дороже самого себя… — еле слышно прошептал Баба-сейис и украдкой вытер слезы умиления.
Покидая дом Баба-сейиса далеко за полночь, Еди словно молитву, повторял: «Старик прав, старик прав…»
Он шел к Карлавачу.
* * *
Хораз-ага уже два дня тому назад должен был вернуться в пески, к своей отаре, но проклятый радикулит, прицепившийся к нему в последние годы, вновь напомнил о себе. Он и сейчас, собираясь уснуть, сидел на перовой подушке с засученными до колен брюками и ждал, когда Дилбер принесет таз и горячую воду, чтобы распарить ноги, единственное лечение, которое он признавал.
— Этот чертов радикулит так и пытается меня разлучить с моими овцами, доченька, — сказал он Дилбер, когда та принесла таз и горячую воду, а потом, забравшись ногой в таз, весело скомандовал: — Наливай воду, дочка, ошпарим этого чертяку.
— Не слишком ли горячая? — заволновалась Дилбер.
— В самый раз, доченька. Сейчас ты у меня завоешь, ох, как завоешь, — сказал он, словно радикулит мог его услышать. — А в следующем году, дай бог силы, я поеду в Моллакара, и мы с тобой рассчитаемся под чистую.
Дилбер время от времени подливала в таз горячую воду из кундюка, а Хораз-ага аж кряхтел от удовольствия, видимо, радикулит и на самом деле, не выдержав такого натиска, постепенно отступал.
— Я ведь говорил, завоешь, так-то… — бормотал Хораз-ага, прикрыв веки, отдаваясь сладостной дремоте.
— Хораз-ага?! — послышался вдруг слабый голос со двора.
Хораз-ага и Дилбер настороженно прислушались. Вновь послышался тот же голос.
— Иди открой дверь, дочка! — сказал Хораз-ага недовольным тоном. — Кого это нелегкая несет в столь поздний час…
Дилбер открыла дверь и, увидев Еди, в испуге захлопнула ее вновь.
— Кто там? — спросил Хораз-ага, и, забыв о своем радикулите, выпрямился во весь рост.
— Ай, этот непутевый Еди, чтоб он сквозь землю провалился…
Эти слова из уст Дилбер вырвались нечаянно, теперь она в отчаянии прикусила губу… «Зачем я так сказала?! — подумала она и почувствовала, что ее сердце радостно забилось в груди: «Не уехал, Остался…»
— Еди, говоришь? — спросил Хораз-ага, удивляясь замешательству девушки. — Надо же, объявился на ночь глядя, поздний гость не милее петуха, кукарекающего в неурочный час… — пробурчал старик, вытирая ноги. — Открой, дочка, пусть войдет.
Но Дилбер не слышала этих слов, она лихорадочно соображала, зачем Еди объявился у них в доме в столь позднее время: «Опять, может быть, пришел угрожать, что уедет в город?! А может быть, пришел извиняться? А если он вдруг пьян и начнет болтать несуразицу, что тогда?»
Дилбер до сих пор не слышала о том, что Еди пьет и устраивает пьяный дебош. Если бы это случилось хоть раз, Тогтагюль не преминула бы это растрезвонить на все село. Но все же Дилбер забеспокоилась: «Раньше и Кошек не пил, а теперь, как стал водиться с Овезом, прикладывается к бутылке чуть ли не каждый день: то гостей встречали, то сами в гостях были, повод всегда найдется… Лучше бы он не приходил…»
— Открой же, доченька, что стоишь?! — поторопил ее Хораз-ага.
Дилбер открыла дверь, и Еди вошел. Увидев Еди, Дилбер испуганно вскрикнула и прикрыла лицо руками. Хораз-ага, забыв о своем радикулите, в два прыжка оказался рядом с Еди и, увидев на лбу кровь, испуганно спросил:
— Кто это тебя так?.. — и, не дожидаясь ответа, усадил Еди на подушку, на которой еще недавно сидел сам. — Допрыгался, наконец, разве так можно?
— Я пойду и сообщу Чары-ага, — сказала Дилбер и бросилась к двери.
— Не надо, — остановил ее Хораз-ага твердо. — Подай быстрее кундюк с водой и таз.
Отец с дочерью тщательно промыли рану Еди и наложили повязку. Еди, по-видимому, по пути измазал все лицо кровью, а так рана была пустяковая.
— Раз выпил, так надо идти домой ложиться спать, а не устраивать петушиные бои, — назидательно пробурчал Хораз-ага.
Еди промолчал и подумал про себя: «Надо же так влипнуть, теперь уже и драчуном стал. Если сказать Хораз-ага, что я не пьян и не дрался, не поверит. А если признаться, что меня лягнул Карлавач, то получится еще хуже. Во-первых, поднимут на смех, во-вторых, меня обвинят в повторной попытке угнать его!..»
— Ладно, Хораз-ага, пойду, раз вы выгоняете, мне это не в первой. Какая разница — разом больше или разом меньше, — сказал Еди и собрался встать.
— Сядь, несмышленыш, — рявкнул на него Хораз-ага. — Никуда ты не пойдешь. А ты, дочка, постели ему в моей комнате…
— А теперь рассказывай, кто это тебя так разукрасил. Что не поделили-то? — спросил Хораз-ага, уже укладываясь спать.
— Упал… — голос Еди доносился словно из-под земли.
— Упал… — передразнил его Хораз-ага. — А глаза на что даны, под ноги смотреть надо, так и шею свернуть недолго…
Дилбер не спалось, она, приложив ухо к двери, пыталась не пропустить ни слова.
— …Ладно, утро вечера мудренее, давай спать, — сказал Хораз-ага после долгого молчания и вскоре притих.
Наступила тишина. Падающий из окна лунный свет тускло освещал кровать Хораз-ага, Еди показалось, что он напоминает отца, хотя явного сходства между ними не было, но вдруг ему захотелось поговорить с ним.
— Хораз-ага!..
Дилбер, стоя за дверью, задрожала от волнения.
— Хораз-ага!..
— А-а! — тревожно отозвался Хораз-ага спросонья. — Ты ли, Еди? Фуу, ну и напугал же ты меня! Показалось мне, что мой подпасок зовет меня на помощь, волки, мол, на отару напали… Что тебе, Еди?
— Я хотел бы попить…
Хораз-ага в исподнем пошел на кухню и принес воды.
Дилбер теснее прижалась ухом к двери.
— Хораз-ага, скажите, неужели я так уж плох из себя, а? — спросил Еди, возвращая кружку.
— А кто же тебя считает плохим, я бы не сказал, — ответил Хораз-ага.
— Нет, вы уж признайтесь откровенно, Хораз-ага, для меня это очень важно, — настаивал Еди.
Дилбер за дверью затряслась, как осиновый лист. «К чему это он спрашивает?» — подумала она то ли с тревогой, то ли с радостью. В последнее время с Дилбер происходило что-то
