казалось, она все сможет, не придется ни от чего отказываться, но Пепе заставил ее осознать, что это ребячество. Он и сам хотел бы изучать экономику, сказал тогда Пепе, но, чтобы поддерживать семью, пришлось выбрать практичную и хорошо оплачиваемую работу. Нурия часто ругает себя за эгоизм – до знакомства с Пепе никто никогда не упрекал ее в этом. Порой она вообще забывала, что живет не одна, стремилась лишь к собственному удовольствию и благополучию. Ей хотелось ходить в кино, встречаться с подругами – в общем, делать все то же самое, что она делала, пока была одна. Пепе научил ее любить. Ставить себя на второе место, раскрывать самое сокровенное, делиться секретами, даже если это очень больно, принимать горести и подавлять зловредные порывы, которые раньше уносили ее вдаль, к юношеским фантазиям, и заставляли забывать о своих обязанностях по отношению к близким. Может, по пути она лишилась семьи и друзей. Может, отдалилась от мира и осталась одна. Но зато у нее был Пепе.
И вот теперь, когда у нее не осталось ни порывов, ни желаний, ни секретов, она видит в его глазах разочарование. Они уже много лет не занимаются любовью, и пусть, так лучше. Они спят в разных постелях, почти не разговаривают. И все же он не ушел, не бросил ее, и она благодарна ему за это. Они продолжают жить под одной крышей и притворяться, длят эту ложь из жалости. От их пары ничего не осталось, одни лишь осколки. Не осталось и надежды найти Барбару – а ведь эта надежда теплилась в ней все время с того самого момента, как дочь испарилась.
И все же нужно признать, что иногда он бывает к ней добр и ведет себя сочувственно.
Она больше не вызывает любви, а только сочувствие.
12. Барбара Молина
Мне страшно, я поступила неправильно, я всегда всё делаю неправильно. Не надо было мне звонить Эве. Она наверняка все еще ненавидит меня, она не простила и проклинает меня каждую ночь и радуется, что я исчезла. Я поступила по-свински: мы были подругами, а я ее обманула. Увела Мартина и даже не попросила прощения. Он прав, он всегда прав. Он говорит, я разрушила ему жизнь. Что бы я ни делала, за что бы ни бралась, я всегда все порчу. И мне никак не отмыться, я всегда чувствую себя грязной, даже когда тру себе кожу до крови жесткой мочалкой. Когда разозлится, он говорит, что такой человек, как я, не заслуживает жить, и так думают все. Я умерла, и мне не следует пытаться связаться с живыми. Я там, где должна быть: сижу в подвале одна, всеми забытая, в темноте, как животное. Иногда я даже рада, что они думают, что я умерла: смерть все искупила и превратила меня в приятное воспоминание, я стала фотографией улыбающейся девчонки, которой все прощают. Они не знают, что я плохая, а может, знали, но забыли. Тем лучше. И только его одного мне не обмануть. Если бы мне удалось выйти отсюда, они бы испугались, увидев, что я стала женщиной. Женщине не простят того, что делала девчонка. Он твердит мне об этом день и ночь. Не знаю, как так вышло, но у меня дурная кровь. Он тоже был одной из моих прихотей. Это я его захотела, это я его соблазнила. Я разрушила его жизнь. Мой эгоизм безграничен, я всегда хотела обладать тем, что мне не принадлежит, я была мелочна и самонадеянна. Я хотела оценку получше, игрушку соседа, парня моей подруги, и всего этого я добивалась любым способом. Я ведьма. Думаю, из-за этого мне и понравился Мартин Боррас. Я хотела причинить боль Эве, показать ей, что я лучше нее. Может, это произошло против моей воли. Иногда мне кажется, что я понимаю, почему поступаю так, а не иначе, а иногда я вижу, что сама не знаю – почему. Может, я сошла с ума?
Я знала, что Эве нравится Мартин Боррас. Он ей нравился уже несколько месяцев, она только о нем и говорила, но я никогда его не видела. Он был ее вожатым в турклубе, на шесть лет старше, по ночам ставил музыку в клубах, у него был мотоцикл, он бывал в Токио и в Нью-Йорке, где мы обе мечтали когда-нибудь побывать, а еще он был похож на Брэда Питта. Жутко популярный, но в нашем приходском турклубе строил из себя хорошего парня. Родители заставили его стать вожатым из-за какой-то темной истории с наркотиками, наверняка какой-нибудь христианский психолог посоветовал. Мартину было плевать на детей и выезды, песни и игры ему нафиг не сдались. При любой удобной возможности он сливался: выдумывал немыслимые истории и посреди ночи уезжал из лагеря на мотоцикле на какую-нибудь вечеринку. Возвращался рано утром, краше в гроб кладут. Остальные вожатые бесились, но молчали, а его родители думали, что вот какой он молодец, провел выходные в горах, подышал свежим воздухом. Все это мне рассказала Эва, и теперь мне кажется, что еще до того, как мы познакомились, я уже была к нему расположена. Он много врал, как и я сама, и, как и я сама, пытался все делать по-своему, но у него не выходило, как и у меня. Мы были родственные души. Уж не знаю, думала ли я тогда об этом, но он мне сразу понравился, вот подлец.
Это была любовь с первого взгляда. Мы посмотрели друг на друга – и все. Уж не знаю, рассказывала ли ему обо мне Эва, знаю только, что он, увидев меня, подмигнул, а я ответила тем же. Он оглядел меня всю, с головы до ног, с улыбкой, которая выбила меня из колеи. Я почувствовала себя голой, захотелось его поцеловать – так сильно, что пришлось сдержаться, чтобы не броситься в его объятия. Эва ничего не заметила. Хуже того – подумала, что он мне не понравился, и стала пытаться нас подружить. Она была очень хорошая, но в таких делах тупила. И вообще не умела себя подать: у нее сиськи как дыни, а она их зачем-то прятала, говорила, что стесняется. Мы были очень близки до того лета, когда все случилось, а потом я попыталась поговорить с ней, поделиться своей проблемой, но она еще до этого спелась с моими родителями и они промыли ей мозг. Я ей больше ни о чем не рассказывала. Не было смысла.
