яблоки, двигаются еле-еле.
Она идет к родителям, будит Марию и понимает, что мать сейчас велит ей возвращаться к себе в комнату. Однако Мария вместо этого поднимается, идет в комнатушку к Ингрид и ложится рядом, они лежат вместе, Ингрид и Мария, и девочка спрашивает, вернется ли тот человек.
– Нет, – отвечает мать.
Когда Барбру исчезла, мать тоже так говорила.
И на следующий день, когда отец, стоя посреди картофельной грядки, озирается, словно высматривает лодку или коня, и говорит, жаль, что он не убил мерзавца, бестолково было позволять ему уйти в лодке, которая ему не принадлежит, в лодке Адольфа, – тогда Ингрид не понимает, почему они этого не сделали. С острова ничто не исчезает, ничто не бывает украдено или испорчено. И тем не менее чужак унес одну из главных их ценностей, которую им больше не вернуть.
Ингрид кажется, будто это связано с разделением, кто тогда ушел с кухни, не в силах в ней находиться, и кто там остался. Ингрид – ребенок сентиментальный.
Глава 31
Ханс Баррёй наступил на гвоздь и повредил большой палец. С каждым днем он хромает все сильнее, едет в больницу, где его отправляют на ампутацию. По возвращении он ходит с тростью, ему отняли не один палец, а два, потому что он слишком затянул, и Мария решает, что на Лофотены он не пойдет.
– И чем мы живы-то будем?
– В море с клюкой – не дело это, – говорит она.
Дядя Эрлинг явившийся сразу после Нового года, с ней согласен. Пускай Ханс отдаст свои снасти кому-нибудь из других рыбаков и возьмет за это полдоли, а сам ловит тут, возле дома, прямо с клюкой, ха-ха.
Ханс соглашается и отдает часть снастей, а сам стоит на новой пристани и смотрит, как впервые за пятнадцать лет «Баррёйвэринг» уходит в море без него.
Происходит это утром третьего января.
Те, кому пора в хлев, шагают в хлев. А Ханс стоит и оглядывается. Ситуация диковинная, смотреть здесь не на что. Где-то там, далеко, горизонт, где-то там, неподалеку – материк. Ханс слышит море. И это – все. Ханс собирает оставшиеся стройматериалы и принимается мастерить скамейки для новой пристани. Этим он занимается весь следующий день, пока скамейки не готовы. Их две. Закончив, он говорит Барбру, что научит ее наживлять снасти.
– Да я ж умею наживлять-то, – говорит Барбру.
– Ну да, но еще ж надо и латать уметь, – говорит Ханс, – и сматывать.
Этого Барбру не умеет. Барбру нравится нанизывать кусочки сельди на крючки и складывать их ровными петлями в корзинку для снастей, но чем дольше она возится со снастями, тем сильнее они запутываются. Зато Ингрид это все умеет, когда она не в школе. И Мария, когда не занята в хлеву или стряпней.
Зима выдалась диковинная, зима без пустоты, одиночества и мрачности. Самая чудесная зима в жизни Ингрид, настоящее лето. Даже погода стояла такая, как полагается. Ханс с Мартином вставали каждое утро совсем рано, как в страду, брали четыре снасти и выходили в море между Баррёем и Хавстейном и, когда погода позволяла, подходили к внешней стороне острова. Сети они тоже ставили.
Все больше и больше сетей.
Еще в январе они поставили первые вешала для рыбы. На Баррёе испокон веку были только одни вешала – те, на которых сушили сети. Теперь они поставили одни, а потом еще одни. К концу марта их уже стояло три, все – на пригорках, в западной части острова. За эти месяцы высушили двенадцать тонн рыбы, для двух мужчин и двух с половиной баб на наживке это неплохо, почти по три тонны рыбы. В плохую погоду в море они не выходили, а плохая ли погода, решала Мария. Им так славно жилось, что даже при малейшем ветерке они и носа на улицу не показывали.
Но Ханс снова жалел, что избавился от коня, потому что сейчас им приходилось таскать связанную для сушки рыбу к вешалам.
Ханс крепко задумался. В расходы лошадь не вписывалась – ей вона сколько корма потребуется. Они перетаскивали рыбу в ящиках, которые Ханс привязывал им за спину, а Ларс тащил связки рыбы за собой по снегу, две, потом еще две. Работ было невообразимо много. Отчего ж не поставить вешала возле пристани, там, где рыбу потрошат и связывают? Дак нельзя так, вешала должны стоять на скале, а не на траве и не в болотине, иначе на рыбу будут попадать газы, и мухи налетят, и всякая дрянь.
Ханс и в хлев ходил, мужчина – да в хлев.
Такой несуразицы Мартин сроду не видал.
Тем временем Ингрид снова стала тосковать по дому, сидя за партой на Хавстейне, где она училась считать, изучала Библию и пела, хотя здесь у нее тоже появились друзья, по которым она скучала, возвращаясь домой. И той зимой ей снова сделалось ясно, что ее место на Баррёе, на острове, где больше нет времен года и где ей вовсе не обязательно находиться постоянно, чтобы он не исчез.
Однако если зима выдалась непохожей на прежние, то и следующее лето тоже. В начале мая к ним заглянул дядя Эрлинг, завез снасти, лов на севере выдался неважный и сезон вышел скудный. Да и цена, которую им дали на фактории за сушеную рыбу, оказалась такая, что не разжиреешь, потому что здесь, на островах, рыбы тоже было достаточно, так сказал владелец фактории Томмесен.
– Сказал, вы со своей плотвой на Освэр сходите, гляньте, мол, какую там наловили.
К тому же – Томмесен сказал – первосорта среди их товара мало. В основном все второй сорт.
Тем летом на Баррёе ничего нового не построили. Но в июне Ханс и Мартин соскребли торф со скалы к югу от новой пристани и перенесли туда одни вешала, чтобы носить рыбу было ближе, и все задумались, что бы это означало: неужто Ханс собирается еще одну зиму просидеть дома, окончательно осесть тут, стать таким же, как они?
Да возможно ли вообще такое?
Ханс с Марией решают, что да, возможно, они свободные люди, они сильные и они вместе.
Теперь Хансу нечего отправлять с братом на север, снасти нужны ему самому. К тому же они мучаются с наживкой, им сложно найти сельдь и мелкую сайду, поэтому в январе они больше ловят не на леску, а сетями, и с внешней стороны острова тоже. Однако там вдруг совсем портится погода. Сплетенные Барбру сети рвутся. Она бросилась плести новые. Но и эти сети они потеряли. В феврале шторм обрушил одни вешала
