На лестничной клетке она подозвала мальчугана Сардо.
— Знаешь, кто эта дама? Это сестра твоего друга месье Буве. Поздоровайся с ней.
И малыш произнес, протянув ей руку:
— Здравствуйте, мадам Буве.
В половине шестого дождь наконец полил крупными тяжелыми каплями, они подскакивали, ударяясь об асфальт, и потом расплывались на нем черными пятнами. Тут же откуда-то со стороны Шарантона послышались раскаты грома, и налетевший резкий ветер поднял пыль, срывая шляпы с прохожих. Люди в панике спасались, укрывались под козырьками парадных или под большими тентами террас.
Уличные торговки снедью предместья Сент-Антуан улепетывали от ливня, прикрывая головы фартуками или мешками. По обеим сторонам улицы уже струились ручьи, запели водосточные трубы, а в домах, на всех этажах, жильцы поспешно закрывали ставни.
Бопер спрятался в каком-то темном закоулке между овощной и мясной лавками и машинально читал имена на привинченных к стене табличках. На втором этаже жил зубной врач, наверняка едва сводивший концы с концами, на третьем массажистка, еще кто-то в том же доме изготовлял искусственные цветы.
Он уже опросил добрых четыре десятка старых женщин, но попадались или маленькие и тощие, или просто не выходившие из своих комнат, а некоторые удивленно таращились на него, когда он задавал вопрос о набережной Турнель:
— Да что мне делать на набережной Турнель?
Одна даже затараторила на незнакомом языке, кажется, по-польски.
Потихоньку продвигаясь, он вычеркивал адреса из записной книжки, когда дождь помешал ему двигаться по намеченному пути. По узкому проходу он забрел в какой-то двор и увидел новенькую эмалевую табличку с надписью: «Консьержка».
Из-за грозы почти совсем стемнело, и здесь зажгли слабенькую электрическую лампочку.
Он вошел и увидел женщину, лежавшую на кровати; другая, похожая в потемках на черное пятно, сидела в углу. Перед ней было ведро, в которое она бросала только что очищенные картофелины.
— Полиция.
В каморке стоял тошнотворный запах пота и какого-то лекарства, напомнившего ему операционную, где ему удаляли аппендикс.
— Узнайте, что ему надо, мадемуазель Бланш, — еле слышно сказала лежавшая на кровати.
И странный, словно детский голосок спросил:
— Что вам угодно?
Он даже еще не повернул головы. Глаза еще не привыкли к такому освещению.
— Я только хотел спросить, не знаете ли вы в этом доме пожилую женщину в годах, которая одевается в черное и страдает болезнью ног.
Не успев договорить, он увидел ноги сидевшей в углу старой женщины, которые она вытащила из тапочек: чудовищно распухшие, бесформенные, обтянутые черными шерстяными чулками.
— Вы живете здесь? — быстро спросил он.
Женщина не ответила, вместо нее усталым голосом отозвалась другая, та, что лежала на кровати:
— Она живет здесь, да. Уже больше тридцати лет. Иногда помогает мне. Что вам надо от нее?
Громовые раскаты заглушали голоса. Лампочка мигала, свет грозил вот-вот отключиться совсем. Старуха испуганно смотрела на него, держа в одной руке нож, в другой — недочищенную картофелину.
У нее было широкое бледное, похожее на полную луну лицо с блеклыми глазами, бескровными губами, как будто вылепленное из куска глины.
— Вы знаете месье Буве? — спросил инспектор.
И вдруг почувствовал, что ему больше незачем бродить по улицам квартала. Старуха подняла голову и, изумленно глядя на него, сказала:
— Он умер.
— Вы его знали?
— Я принесла ему цветы.
— Знаю.
— Увидела в газете фотографию и сразу узнала.
Ему еще не приходилось слышать такой голос, бледный, как ее лицо, невыразительный, монотонный. Женщина повернулась к кровати, чтобы попросить совета, расспросы этого чужого человека явно наводили на нее ужас.
— Вы давно видели его в последний раз?
— Очень давно.
— Двадцать лет назад?
— Больше.
— Тридцать?
— Больше.
— Это было в Париже?
— Познакомились мы в Париже.
— А потом виделись где-нибудь в другом месте?
— Я с ним уехала в Брюссель, и там мы прожили год. Может, меньше. Я уже не помню.
— Его уже звали Буве?
— Нет. Я и не слышала никогда такого имени, первый раз в газете прочитала. И все-таки это он.
— Как его звали, когда вы были с ним знакомы?
Заволновавшись, она вновь повернулась к кровати.
— Думаю, будет лучше, если вы ему ответите, мадемуазель Бланш.
— Он сменил имя.
— Когда?
— Перед тем, как мы уехали из Парижа.
— Под каким именем вы знали его до этого?
— Гастон… Гастон Ламбло…
— А потом?
— Он назвался Пьерроном.
— Почему?
— Не знаю.
— А вы?
— В Брюсселе меня все звали мадам Пьеррон.
— Вы были его женой?
Она колебалась. Она все так же сжимала в руках картошку и нож, Бопер боялся, как бы она не порезалась.
— Нет. Но люди думали, что да.
— Какие люди?
— В кафе.
У нее не было никакого дурного умысла, она отвечала искренне, но мысли ее шевелились очень медленно, и это были совсем простые мысли, она не могла выразить их иначе.
— Вы работали в кафе?
— Я прислуживала, а он работал в подвальчике.
— Уверены ли вы, что действительно никогда не были за ним замужем?
— Да. Мы только делали вид.
— У вас нет детей?
Она покачала головой, удивленно, потом удрученно.
— Что с ним случилось потом?
— Он уехал.
— Почему?
— Не знаю.
— Куда уехал?
— Уехал.
В этой каморке искать телефон было бессмысленно, и Бопер безропотно пошел под проливной дождь в ближайший бар.
— Приведите ее сюда, — сказал месье Гийом.
— Не знаю, удастся ли мне это.
— Она больна?
— Нет. Это консьержка больна. А она при ней.
— Побудьте пока там, с ней. Я пришлю за вами кого-нибудь.
Он не выпил ни глотка, только сунул в рот леденец и, подняв воротник куртки, потащился обратно, вдоль витрин. Его башмаки совсем промокли, даже носки пропитались влагой.
