Люка пошел на улицу Ламарк. Ни на что особенно не надеясь, он, тем не менее, не хотел упускать даже такой слабый шанс. Старик Лует и вправду был еще жив, он был почти ровесником Буве, но неделю назад уехал на лето к дочери в Рамбуйе.
Две женщины на набережной Турнель в конце концов просто забыли о присутствии инспектора, и тот завел разговор на лестничной клетке с юным Сардо. Мадам Лэр из вежливости первой рассказала о себе и теперь слушала Жанну.
— Думаю, он был счастлив, — говорила консьержка. — Весельчаком он не был, ну, знаете, есть такие, только и знают, что зубоскалят да шуточки отпускают. Но ни о чем не тревожился. Даже о собственном здоровье. Сколько раз я спрашивала, почему он все никак не пойдет к доктору, и советовала ему нашего, очень хорошего, к тому же недорогого. Он отвечал, что сам себя знает лучше всех докторов и его ничего не беспокоит. Когда он в прошлом году заболел, я хотела узнать, не стоит ли кому-нибудь об этом сообщить. А он говорит: «Нет, никому. Зачем?»
Взгляните на эти три кресла. Их почти не сдвинули. Это он их так расставил и пересаживался то в одно, то в другое в зависимости от солнца. По утрам, например, любил сидеть вот в этом.
Были у него и заскоки, как у всех, но безобидные. К кофе, например, был очень придирчив и не любил, если хоть капелька прольется на блюдце. Он был невероятно чистоплотный. Я никогда не встречала такого чистюлю. Днем любил сам приготовить себе что-нибудь перекусить, а когда я, бывало, поднимусь к нему, на полу ни одной хлебной крошки. А эти его картинки…
— Он никогда не рассказывал вам о том, как жил до того, как устроился здесь?
— Нет. Но я помню, что с ним творилось, когда немцы подошли вплотную к Парижу. Он не верил, что они дойдут досюда. Все время, пока они продвигались, он с утра до вечера все где-то пропадал. Не знаю уж, куда ходил, но, кажется, знал обо всем лучше, чем в газетах написано. Как-то утром, часов в одиннадцать, он только вышел и вдруг вижу — возвращается, да так поспешно, и просит меня подняться к нему и помочь собрать чемодан.
К тому времени многие жильцы уже уехали. На вокзалах полный бедлам. Если вы были в Париже в то время, то сами помните, как все было. Не знаю сама отчего, но я огорчилась, что и он тоже уезжает. Я-то думала, он с нами останется, и спросила: «Да куда же вы поедете? Человеку ваших лет они не посмеют сделать ничего плохого». Он ничего не ответил и пошел себе с чемоданом в руке, такси-то уж было не поймать.
Все время, пока шла война, он не подавал о себе вестей. Не посылал денег за квартиру, но я была спокойна и время от времени подымалась убираться там, ведь он увез с собой только немного одежды и белье.
Однажды утром явился мужчина с прилизанными волосами, в теплом пальто — это было зимой, — постучал ко мне в окошко и спросил, дома ли месье Буве.
Сама не знаю почему, я сразу поняла, что ему нельзя доверять. Он говорил без акцента. И все-таки я поняла, что он иностранец. Он пытался расспрашивать меня, но я отвечала уклончиво, ну, вы понимаете.
Мадам Жанна произнесла это с таким видом, будто хотела сказать: «Вы ведь тоже женщина и знаете, что я имею в виду!» Вдруг она услышала шум, рванулась на лестничную клетку, наклонилась над перилами и крикнула неожиданно визгливым, громким голосом:
— Вы к кому?… Нет! Их сейчас нет, они уехали отдыхать… Когда вернутся? Двадцать восьмого сентября…
Идя обратно, она улыбнулась полицейскому, сидевшему на ступеньках в обществе мальчугана.
— И вот как будто случайно три дня спустя приходит другой, но этот разговаривал уж точно с немецким акцентом — нельзя было ошибиться. А на следующей неделе перед домом остановилась машина из комендатуры. Вышел из нее лейтенант и с ним трое в военной форме. Мне и двух слов не сказали, поднялись прямо сюда. Я пошла следом. Когда увидела, что они сейчас вышибут дверь, то сказала им, что у меня есть ключ, и они подождали, пока я за ним схожу. Но мне они не дали даже зайти. Захлопнули дверь прямо у меня перед носом. Пробыли там четыре часа, что уж они все это время делали, не знаю. Вещей тогда в квартире было так же мало, как сейчас. Наконец лейтенант спустился, один, зашел в каморку, сел, не дожидаясь приглашения. Он немного говорил по-французски и стал задавать мне вопросы о месье Буве, особенно настаивал, чтобы я сказала, куда тот уехал. И все время повторял: «Вы знаете это, мадам!» — «Да если б, — говорю, — и знала, вам бы не сказала». — «Это очень плохо, мадам!»
Такой был высокий блондин, красивый малый и такой прямой, будто в корсет затянут.
Он позвал еще одного, который сидел все это время в машине, и они принялись шарить по ящикам. Нашли открытки из свободной зоны, куда уехало много жильцов, и все их унесли.
И, верите ли, они приходили еще раза три, как будто им было страшно важно найти его. Мне это, честно говоря, даже доставляло удовольствие, потому что доказывало, что месье Буве их не любит.
Но в то же время я беспокоилась. Ведь я так и не знала, удалось ли ему скрыться, и только через три месяца после освобождения, смотрю, он прямо перед самым домом вылезает из грузовика, приехавшего из Дордони и битком набитого беженцами.
— Что он сказал вам?
— Ничего. Спросил, свободна ли еще его квартира и не слишком ли я тут голодала.
— А когда вы рассказали ему о тех немцах?
— Он улыбнулся. По-моему, его это позабавило. Позже он рассказал мне, что прожил все военные годы на ферме в Дордони. Кажется, помогал там по хозяйству, и я в это верю, потому что руки у него стали крепче и на ногах все еще были толстые крестьянские башмаки. Он часто вспоминал о тамошней фермерше, так что я даже стала немного ревновать. Скажите, теперь-то нам его вернут? Раз он ваш брат, им нет никакого смысла держать его у себя. — В ее взгляде промелькнуло подозрение. — Или, может, вы считаете, что лучше выбрать другое место для…
Она подыскивала слово. Сказать «погребение» как-то язык не поворачивался, а «похороны» вроде бы звучало вульгарно.
— Этим во второй половине дня должен заняться мой поверенный. Все делается не так быстро. Моего свидетельства недостаточно, нужны еще и другие.
— А!
— Врач, лечивший его, когда он упал с дерева, к сожалению, умер. Но наверное, жив еще кое-кто из его старых друзей.
— Вы думаете, он и вправду женился на этой женщине?
— Возможно. Даже очень вероятно.
— Но ведь он ее бросил, правда? Значит…
Инспектор, стоявший в дверях, слегка покашливал, и мадам Жанна воспользовалась этим как предлогом, чтобы закрыть наконец окна и ставни, пусть даже тела уже не было. Она подошла к постели, чтобы снова застелить ее, и растрогалась тем, с какой готовностью мадам Лэр стала ей помогать.
— Эх, заболталась я, нет чтобы хоть пыль тут вытереть! Вы снова все опечатаете, инспектор?
— У меня такой приказ.
— Как подумаю, что в ту ночь нечаянно дважды дергала за шнурок!
