Неделю спустя Роуса говорит Йоуну:
– Мне хотелось бы взять помощницу.
Он провел в море целый день, лицо у него землистое от холода и усталости, и весь он словно высечен из камня. Только что он тер глаза и зевал, но, услышав ее слова, настораживается:
– Зачем? Ты прекрасно справляешься: в доме прибрано, одежда выстирана и починена, и готовишь ты умело.
Роуса трет друг о друга обветренные ладони.
– Но мне не хватает людского общества.
Йоун обхватывает и сжимает ее запястья большим и указательным пальцем, и они тонут в его огромных ладонях. Немалая сила, думает Роуса, должна таиться в этих руках, которые играючи орудуют косой и веслами, – в этих руках, которые вырыли могилу для его первой жены.
Она нервно сглатывает, высвобождается из его рук и стискивает в кармане стеклянную фигурку, словно та может придать ей храбрости.
– Тебя так часто не бывает дома.
– Меня не бывает дома куда реже, чем следовало бы, – отрезает он. – Мне нужно торговать в Дании. Роуса, я останусь на зиму в Стиккисхоульмюре только из-за тебя.
Она смотрит себе под ноги и шепчет:
– Я и сама управлюсь. – Ей жутко от одной мысли о том, что зимовать придется в одиночестве, но зато, не чувствуя на себе его взгляда, она вздохнет свободнее. Быть может, и странные звуки прекратятся. – Поезжай в Данию.
– Не могу! – рявкает Йоун, и она вздрагивает.
Он делает вдох. Сжатые в кулаки руки подрагивают.
– Ну же, Роуса. Мне не по душе оставлять тебя одну, но, как видишь, я добываю нам пропитание. В детстве ты не скучала в одиночестве. Я полагал, что ты не станешь возражать.
Она вспоминает длинные летние дни и игры с Паудлем.
– Когда я впервые тебя увидел, ты прекрасно владела собой. Казалась счастливой и держалась с достоинством. Я не для того тебя в жены брал, чтобы ты проводила время в пустой болтовне.
Он молча смотрит на нее и ждет, пока она кивнет.
Тогда он делает шаг ей навстречу и снова берет ее за руку.
– А вот Библию можешь почитать. Я уверен, с хозяйством ты справишься сама.
Она думает о бесконечном вязании, подметании, готовке и штопке. Думает о саге, которую начала писать целую вечность назад в Скаульхольте. Но сейчас в голове у нее такой сумбур, что о сочинительстве и помышлять нечего. Весь мир сжался до крохотных размеров ее тела, до груди, поднимающейся и опускающейся в такт дыханию, до биения сердца.
– Уединенная жизнь должна укрепить тебя в вере. Время, проведенное с Богом, – это дар. Ты должна быть благодарна. – Он не говорит, а отдает приказ, как и полагается bóndi.
Она хочет напомнить ему, что, согласно Библии, не хорошо быть человеку одному[15], но перечить Йоуну, как она уже успела понять, – все равно что кричать в метель.
По воскресным дням Роуса выходит на холм и наблюдает за тем, как молятся и слушают проповедь жители Стиккисхоульмюра. Отзвуки их голосов прокатываются над ней. Она все равно что трава под ногами – никто не обращает на нее внимания. Сельчане делают вид, что не замечают ее; взгляды их устремлены на Эйидля и на Йоуна, который сменяет его на кафедре.
Роуса вспоминает, как в день ее приезда Эйидль назвал Йоуна дьяволом и заявил, что люди его не любят. Потом она даже подумывала навестить старика и расспросить подробнее, но есть в его взгляде что-то поистине хищное.
Эйидль бесстрастно произносит внушающую ужас проповедь о разверстой пасти Ада, которую узрят грешные души на вершине Геклы. Потом начинает говорить Йоун, и, пока он ведет речь о мирских заботах – какого урожая ждать в этом году и где лучше рыбачить, – Эйидль отходит подальше. Он худощав, а взгляд у него изголодавшийся, как у стервятника. За спиной у него, скрестив громадные ручищи на бочкообразной груди, маячит Олав. Оба они хмуро следят за тем, как Йоун произносит последнюю на сегодня молитву о богатом урожае и сухой погоде, а все остальные вторят ему.
Когда служба подходит к концу, Роуса заставляет себя подойти к ним и набирает в грудь воздуха, чтобы заговорить, но не может подобрать слов. Оба мужчины холодно смотрят на нее.
– А ты все такая же исхудавшая, дитя мое, – говорит Эйидль и улыбается. – И вид у тебя несчастный.
Она открывает было рот, но тут на ее плечо ложится сильная рука, и Йоун оказывается подле нее.
– Идем, Роуса. – Лицо его сурово. – Ты устала. Тебе нужен отдых. – Он обхватывает ее за плечи и притягивает к себе. Это похоже на объятие, но он увлекает ее за собой, словно горный обвал.
Сперва Роуса сопротивляется, но наконец позволяет себя увести. Поворачиваясь к Эйидлю спиной, она успевает заметить на его лице ухмылку, похожую на трещину во льду.
Когда они возвращаются в дом, Йоун берет ее за руку и подводит к постели.
– Ляг, отдохни. И не ходи на службы, если они тебя утомляют.
– Вовсе нет. – Роуса приподнимается, но он надавливает ей на плечо и заставляет лечь обратно.
– Что ж, – говорит он, – раз уж тебе так хочется посещать службы, стоять будешь рядом со мной. Хорошему мужу положено заботиться о своей жене. Не хочу, чтобы Эйидль огорчал тебя.
– Я…
– Отдыхай, Роуса, отдыхай. Закрывай глаза. – Он ждет, и она послушно делает то, что он велит. – Ты знаешь, Роуса, что тебе очень повезло жить в довольстве. Так ведь?
И он крепче стискивает ее руку. Она сжимает зубы и кивает.
– Вот и славно, – говорит он. – Напиши своей маме и расскажи, как хорошо тебе здесь живется и как ты счастлива со мной. Она будет рада узнать об этом.
У Роусы внутри все так и скручивает, она открывает глаза. Йоун улыбается и продолжает шелковым голосом:
– Ты ведь хочешь порадовать маму?
Роуса сглатывает: пересохло во рту. Йоун сжимает ее ладонь еще крепче, так сильно, что похрустывают кости. Она шепчет:
– Я… я напишу.
– Хорошо. – Йоун улыбается, и лицо у него светлеет. – Потом отдашь письмо мне, и я отправлю его с проезжим купцом.
Он выпускает руку Роусы, треплет ее по щеке, потом разворачивается и, широко шагая, выходит вон. Как только он скрывается из виду, Роуса вытягивает руку перед собой. Рука бледна и бескровна – ни дать ни взять чье-то обмякшее, бездыханное тельце.
На десятый день после отъезда Пьетюра Йоун уходит в море на рассвете, а Роуса, проснувшись, понимает, что больше не может оставаться в этом доме одна.
Она снова отправится в селение и навестит Катрин.
Еще совсем рано, когда она начинает спускаться по склону к теснящимся вдали домам. Она вернется до заката. Йоун так и не узнает, что она его ослушалась.
