— А почему ты думаешь, что ему будет неприятно? Может быть, он просто не решается приударить за тобой?
Леночка томно повела головой:
— Он действительно нерешительный, поэтому нужно опасаться всего. Я думаю, что мое время еще наступит, я доведу его до романа, вот увидишь. Впрочем, — тут она улыбнулась и «взяла цель» взглядом, — сейчас нужно прикадрить Медведева. Костик! — Тут Леночка сорвалась с места и, легко ступая на носки, понеслась вслед за объектом. Маняща не могла не восхититься чувственностью ее движений: как тронула парня за руку, как повела головой, нарочито небрежно тряхнув волосами, как взглянула на него искоса. Медведев, конечно, тут же превратился в сладкий сироп.
«Вот умеет же, когда нужно! А Пашка — дурак!» — подумала Маняша и поплелась прочь.
Положа руку на сердце, ей вовсе не хотелось «дружиться» с Ульяной. И в этом случае Леночке повезло больше: все-таки Костя Медведев, хоть и часто обкуренный, но более приятный, чем сумасшедшая художница. Поговаривали, что вдохновение она черпает, гуляя вокруг Останкинского мясокомбината и слушая отдаленные стенания несчастных коров, которых ведут на бойню. В это Маняша не особенно верила, главным образом потому, что слух походил на плохо пересказанный дешевый триллер (из разряда тех, которые показывают поздно ночью в субботу по дециметровым каналам). И все-таки что-то неприятное в Ульяне чувствовалось еще задолго до того, как художница открывала рот, дабы выдавить из себя сиплое приветствие. То ли внешность грубая и какая-то непромытая — сальные черные волосы свисают неряшливыми сосульками, крупный постоянно красный блестящий нос, противные прыщи по всему лицу, фигура бесформенная, словно вырубленная из неровного полена пьяным папой Карло, да еще одета она всегда в черное, мешковатое: если свитер, то непременно до колен… В общем, мерзкая девица со скрипучим голосом и мрачными рассуждениями о том, что рая нет ни в этой жизни, ни после нее, есть только ад, а раз так, то нужно наслаждаться всяческой дрянью. В сумке она всегда таскает огромную книгу с репродукциями Босха и часто достает ее на переменах, чтобы «поднять себе настроение настоящим искусством». Маняша, в принципе, не имеет ничего против Босха и его мазни, но нельзя же пялиться изо дня в день на постапокалипсические мотивы. Так и «крышу» недолго потерять. Впрочем, похоже, Ульяне это уже не грозило: если у нее когда и было хоть какое-то здравомыслие, то теперь оно отсутствует или преобразовалось во что-то совершенно иное. Может быть, в талант художника. Как ни крути, а Ульяна была талантлива. Она рисовала и даже побеждала на каких-то там творческих конкурсах. Поэтому для начала Маняша решила поговорить с ней об искусстве. Проблема заключалась только в том, что об искусстве как таковом она имела весьма поверхностные познания: пару раз ходила в музей Пушкина, когда-то в детстве мама затащила ее в Третьяковскую галерею, ну и на более-менее модные выставки она, конечно, тоже забредала, но в памяти, как назло, кроме Глазунова и Церетели, из современников ничего не всплывало. А чутье подсказывало, что это не те художники, о которых Ульяне интересно рассуждать.
Под конец этих нерадостных раздумий глаз ее уловил черный силуэт Ульяны в конце коридора, и Маняша представила, какую презрительную гримасу скорчит Леночка, если она признается, что так и не нашла подхода к этой полусбрендившей художнице. Уж сама-то Леночка выкрутит Медведева, как мокрое полотенце, до капельки. Физиономия Леночки, нарисовавшаяся так некстати, заставила Маняшу перейти на бег. К своей цели она подлетела, уже едва переводя дыхание. Но ей повезло, потому что Ульяну, как выяснилось, не нужно было раскручивать на разговор, она сама резко повернулась и уставилась на Маняшу своими темными, отрешенными глазищами:
— Тебе не приходило в голову, что жизнь — полное дерьмо?!
— Только что об этом подумала, — с ходу призналась Маняша.
— Ладно тебе, — Ульяна явно не поверила. — Таким куколкам это и в голову не приходит. Для вас ведь смысл жизни сосредоточен в длине юбки.
— И что из этого? Юбка тоже может оказаться слишком длинной или слишком короткой. Есть от чего впасть в отчаяние.
Ульяна смерила ее изучающим взглядом и вдруг криво усмехнулась:
— А ты забавная. Я всегда считала, что у тебя пустота в голове. И надо же, ошиблась.
«Я тоже кое-что про твою голову считала, и не ошиблась», — со злостью подумала Маняша, улыбаясь собеседнице почти ласково.
— Так что ты там про дерьмо?
— Смотрю я на всех, и такое зло берет, — Ульяна насупилась, — сплошное притворство. Пялятся тебе в глаза и врут, да врут так неумело, так противно. В морду дать хочется.
— Это ты о чем?
— Уставятся на холст и улыбаются, мол, как замечательно. А я ведь знаю, что гадко. И сюжет хреновый, и вообще — мазня. Скажу больше, я ведь специально набросала, чтобы проверить: ни технику не соблюдала, ни пропорции… за три дня. А они — все замечательно! Дерьмо!
— Они? — «Ну, вот тебе и тема. Чем не об искусстве?»
— Ну да. Мать, бабушка, преподаватели в художественном, родственники, знакомые… Как сговорились. Они все время твердят: «замечательно», что ни покажи! Я уже не понимаю, что им реально нравится, а что нет.
Маняша пожала плечами, скорее от того, что понятия не имела, как перевести разговор на тему гибели физика:
— Может, и правда замечательно?
— Хочешь покажу?
— Ну… если только… — Честно говоря, такого поворота Маняша не предполагала.
— Обещаешь не кривляться?
— Что ты! Я не умею!
К ее удивлению, Ульяна расхохоталась как ненормальная и, хлопнув ее по плечу, гаркнула:
— Тогда пошли!
* * *
Жилище Ульяны произвело на Маняшу неизгладимое впечатление. Попросту сказать, она была потрясена. Не роскошью, разумеется. Кого в наши дни можно удивить обыкновенным богатством? Маняшу поразило несоответствие: в таком доме должна бы расти «куколка» вроде Леночки, одетая во все розовое и атласное. Ульяна со своим нарочито пасмурным стилем в интерьер ну никак не вписывалась. Квартира была огромной, шикарной и очень светлой: от пола до потолка выполненная в пастельных тонах. Посреди гостиной стоял белый рояль, и вообще мебель была вся белая, причем во всех комнатах и даже на кухне.
Ульяна, которую в этом интерьере, как
