— Пособим… Надоть, понятное дело. Так потом-то што? За задержку и торнуть могут, мало не покажется.
— Ежели, мужики, только об этом забота, то я вам такую петицию напишу, что на орден только. И наш коммунист вот, партизан старый подпишет. Подпишешь, Михеич?
— Я-то? Я им все подпишу. Я бы того умника, что их погнал, голым задом на муравейник. Думай, дурья башка, что делаешь! Я им все напишу.
В это время Степка уже в который раз встретился глазами с неотрывно глядящей на него девушкой, притулившейся к притолоке входной двери.
По первости переночевать устроились на сеновале. Дядя Федя почти сразу заснул, укрывшись с головой старенькой стежонкой. Переждав, Степка осторожно спустился на землю и огляделся. В полутьме так и не погасшей ночи, в легком тумане, разлитом вокруг, лежал перед ним большой пустынный, заросший травой двор. Ближе к избе были свалены кучей дрова, а больше во дворе ничего не было. Отступив в глухую тень приоткрытых ворот сарая, Степка чего-то ждал, напряженно вглядываясь в размытые туманом очертания забора и покосившейся калитки. Честно говоря, он и сам толком не знал, чего дожидается и на что надеется. Впервые за все последнее нелегкое время они с Федором Анисимовичем почувствовали себя кому-то нужными и даже способными крепко помочь. Никто их не попрекал, не указывал, что и как надо делать, не клял, как это тоже случалось, ругательными словами. Интерес, сочувствие, благодарность, которые они в полной мере почувствовали после сегодняшней работы в кузне, довели Федора Анисимовича до слез, которые он неумело попытался скрыть и которые, кажется, вызвали у окружающих еще большее к ним сочувствие. И особенно бабы жалели его, Степку, — чего только не наговорили, каких только советов не понадовали. Еды натащили кто сколько мог — они даже и половины не осилили за весь сегодняшний вечер. А та, которая у притолоки стояла, правда, так и не подошла, но пялилась, не отрываясь. Потом даже улыбаться стала. Ему улыбаться, это даже он понял, хотя сам улыбнуться в ответ так и не посмел. А потом как-то так получилось, что ночевку им устроили на сеновале рядом с ее избой, и она притащила подостлать какие-то старые тулупы и даже две подушки. Скинув их на траву перед дядей Федей, засмеялась чему-то и убежала в избу.
— Хошь верь, хошь не верь, Степан Батькович, но девка на тебя очень даже глаз положила. Сходных мужиков мы с тобой за весь день в окрестностях не видали, окромя разве председателя, поэтому мотай на ус и делай соответствующие выводы. Дело твое, конечно, телячье, но уважение проявить следует, чтобы вслед хотя бы рукой кто помахал. Наперед загадывать — занятие по большей части пустое и глупое, но после твоего срока очень даже можно еще раз сюда наведаться. Кто ж его знает, жить-то всем хочется…
Степкин рот от воспоминаний поневоле растянуло смущенной улыбкой, но как раз в это время скрипнула калитка. Улыбки как не бывало. Даже озноб какой-то мурашками пробежал по спине и шее. Осторожно ступая по траве босыми ногами, девушка в светлом коротком платье шла наискось через двор к избе. Ночной туман размывал очертания ее фигуры и движений, и Степке на какие-то мгновения показалось, что она идет через двор совсем голая, и только тёмная дуга коромысла тяжело лежит на ее круглом плече, и слегка покачиваются полные серебряной речной воды ведра. Поднялась на высокое крыльцо, присела, составляя с коромысла ведра. Ведра глуховато стукнули о доски, плеснула вода. Затем скрипнула дверь, и девушка занесла ведра в избу.
Степка, неожиданно для самого себя, направился было к калитке, вернулся, перепрыгнул через низенький огородный заплот, путаясь ногами в картофельной ботве, подбежал к слабо светившемуся заднему окну избы, осторожно заглянул. На пустом деревянном столе горела керосиновая лампа, и девушка, вступив в пятно света, за которым все было темно и смутно, заговорила с кем-то невидимым Степке. Улыбнулась чему-то, потом нахмурилась, недовольно взмахнула рукой, потом той же рукой тронула волосы, и они рассыпались по ее плечам. После чего наклонилась к лампе и погасила ее.
Степка отпрянул от окна. Потом снова побежал через огород, перепрыгнул через заплот и остановился посередине двора, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам. Потом решительно подошел к куче дров, рывком выдернул из колоды заржавленный колун, поставил на колоду чурбак покрупнее и с силой ударил по нему…
Груда расколотых дров росла. Степка наклонился за очередным чурбаком и вдруг оцепенел от тихого девичьего смеха за спиной. Выпрямился, оглянулся. Она подошла к нему, отобрала колун, бросила на траву и пошла к калитке. У калитки оглянулась, остановилась, поджидая, и Степка, наконец, направился к ней, потом пошел следом…
Они медленно шли по траве поскотины, которая полого спускалась к дрожащей серебряной реке. У реки горел костер и паслись кони. Степка все еще шел позади девушки, хотя совсем близко. Она наконец обернулась.
— Это мой костер…
— Твой?
— Я при конях… Смотрю за ними.
— Почему ты?
— Кто будет-то? Меня они любят… Слушают. Смотри… — Она призывно свистнула два раза. Кони насторожились, подняли головы, начали сбиваться в кучу. — Сейчас по берегу легко пасти. Деревня вот она… А как в Хребтовое определят, к полям ближе, тогда боязно одной. Всю ночь от костра не отойти…
Они подошли к костру и, не решаясь на следующий шаг, стали смотреть на пламя. Сзади подошла лошадь и прикоснулась мягкими губами к плечу девушки. Та засмеялась, отступила на шаг, прижалась к ее шее. Степка тоже протянул руку погладить. Потрепал гриву, коснулся руки девушки. Она спрашивающе посмотрела на него. Степка, наконец, решился, неловко потянулся поцеловать. Она так и приникла к нему.
— А я даже не знаю, как тебя зовут, — с трудом переводя дыхание, спросил Степка.
— Вера.
— Я почему-то так и думал, что Вера.
— Услышал где-нибудь.
— Догадался.
— А тебя тоже кони любят. Гнедой вот подошел. Он к чужим никогда не подходит. Ты когда вернешься?
— Не знаю. Вернусь.
— Если хочешь, буду ждать.
— Хочу…
Она снова
