как зашуршала дверь операционной, и целительница снова перешла на рык. Только наехала не на меня, а на матушку:
— Слышь, стесняшка, не выйдешь к сыну прямо сейчас — верну все взад!
— Может, я надену что-нибудь другое?
— Можешь. ТОТ желтый купальник. Ибо НИЧЕГО ДРУГОГО Я ТЕБЕ НЕ ПОКУПАЛА!
Вышла. Судя по ритму шагов, нехотя. И получила приказ встать «во-он у той стены».
— Ну, наконец-то… — сварливо проворчала Валентина Алексеевна, а через пару мгновений, наконец, разрешила мне открыть глаза.
Я торопливо опустил руку и онемел: напротив меня, прислонившись спиной к стене, обнаружилась дико стесняющаяся рыжая девица лет двадцати-двадцати двух в розовом спортивном топе, лопавшемся на объемной груди, и узких брючках из какого-то тянущегося полимера!
Если бы не те самые глаза, то я бы решил, что Шахова меня разыгрывает. А так мигом оказался на ногах, включил голову и сделал комплимент, который просто не мог не понравиться:
— Валентина Алексеевна, на мой взгляд, этот шедевр — самый пик вашего творчества!
— Сын, ты одурел⁈ — жалобно спросила родительница. — Я же выгляжу, как какая-то малолетка…
— … с умопомрачительно красивым лицом и великолепнейшей фигурой! Кстати, мам, мышцы пресса, плеч и передней поверхности бедра — один в один твои прежние.
— Миш, ты ГРУДЬ ВИДИШЬ⁈ — взвыла она.
— Ага. И искренне считаю, что она тоже выглядит восхитительно!
— Но я Воздушница!!!
— И что с того? — «удивился» я, хотя, откровенно говоря, предпочел бы увидеть прежние объемы. — Тебя ведь не напрягает новый цвет волос, верно?
— Их можно перекрасить…
— Грудь тоже можно уменьшить. Но зачем? Ведь ты получилась, мам…
Не знаю, что она услышала в выделенном словосочетании, но отлипла от стены, развернула плечи и задала «контрольный вопрос»:
— Тебе правда нравится?
— Да. Очень. Единственный минус — растерянность во взгляде: она тебе не идет… — ответил я, вернулся к своему креслу, поднял с пола дипломат и подошел с ним к «прабабке»: — Валентина Алексеевна, это вам от нас с мамой в знак благодарности за исцеление и этот шедевр.
Целительница нехотя потянулась к ручке, потом посмотрела на меня расширенными глазами, цапнула дипломат, рухнула на колени прямо там, где стояла, дрожащими руками положила «подарок» на пол, осторожно подняла верхнюю крышку, увидела четыре вожделенные шкатулочки и сладострастно застонала:
— Нэцкэ Шоичи Сакураи! Четыре штуки!! Обалдеть!!!
— Все, мы ее потеряли… — с улыбкой сообщил я матушке, непонимающе уставившейся на личную целительницу Императрицы-Матери.
Ну да, в тот момент Шахова, стоящая в коленно-локтевой позе и ласково поглаживающая подушечками пальцев одну крышку резной шкатулочки за другой, выглядела… хм… незабываемо. Но подначивать «старушку» я и не подумал — перевел взгляд на Незаменимую и озадачил уже ее:
— Наша благодарность ТЕБЕ «прилетит» сегодня в районе десяти утра, так что до этого времени тебе придется покуковать тут, в Флигеле Мятущихся Душ. Но до десяти еще уйма времени, поэтому организуй маме, пожалуйста, какой-нибудь свитер или спортивный верх.
— Сейчас, мой господин! — протараторила Замятина и исчезла. А через считанные мгновения вернулась из крошечной смежной комнатки, в которой обычно переодевалась, и вручила родительнице новую, все еще запечатанную светло-розовую водолазку.
— Надеваем и вперед! — скомандовал я, подождал, пока мама оденется, и задал вопрос, в ответе на который нисколько не сомневался: — Кстати, Валь, что у вашей пациентки с состоянием вестибулярки, дыхательной системы и тонусом мышц?
— Замахиваться на «пятерочку», пожалуй, рановато, но километра два в среднем темпе пробежит только в путь!
— Замечательно. Тогда следуйте за мной.
— А Валентина Алексеевна? — спросила «пациентка».
— Ей сейчас не до нас: она вот-вот увидит первое новое нэцкэ! — мягко улыбнулся я и вышел в коридор.
В этот раз до лифта шел, никуда не торопясь, так как понимал, что маме, еще ни разу не выходившей из медблока, интересно разглядывать обстановку, коллекцию картин и фантастически красивый паркетный пол. Но до фойе было рукой подать, так что в какой-то момент мы все-таки вошли в кабинку, и я смог ткнуть в нужный сенсор. Пока спускались вниз, усиленно давил улыбку, лезущую на лицо. А когда дверцы поползли в стороны, сдвинулся к стене и повернулся к родительнице:
— Мам, выходишь первая и смотришь во все глаза на девять часов — там стоит мой подарок на твое выздоровление.
— В гараже? — удивленно спросила она, сделала три шага вперед и охнула: — «Егерь»⁈ Новый?!! Миш, ты одурел?!!!
— «Родственницы» российских физиков-Молниевиков на помойках не ездят! — хохотнул я и легонечко подтолкнул ее к подарку. — Кстати, машина открыта, а ключ-карта лежит на пассажирском сидении.
— Сынок, эта машина стоит, как самолет!
— Мам, я ее уже купил…
Этот аргумент сработал, и родительница рванула к внедорожнику своей мечты.
Сначала обошла по кругу, хотя только при мне раз пятнадцать изучала трехмерную голограмму этой модели и наверняка могла по памяти описать любую отдельно взятую деталь кузова. Потом осторожно потянула на себя водительскую дверь, заглянула в салон и ласково провела ладонью по светло-серому кожаному сидению. Насладившись этими тактильными ощущениями, дотронулась до руля. А когда убедилась, что и он существует, а не чудится, решилась и запрыгнула в кресло.
— Все, на ближайшие полчаса ее, считай, что нет… — грустно улыбнулся я и воочию увидел кусочек не такого уж и далекого прошлого:
«Мама Снежа, скажи, почему мать-и-мачеха только что прикатила домой на новеньком 'Континенте», а ты пользуешься только разъездными машинами⁈ — гневно восклицает Славка, только что ворвавшийся в нашу гостиную и остановившийся в дверном проеме.
Матушка встает с дивана, по дороге к двери ласково взъерошивает брату волосы, захлопывает створку, блокирует замок и, развернувшись на месте, пожимает плечами:
— Твоя родная мать — законная жена твоего батюшки, уже родившая ему тебя и трех дочерей. А еще она — потомственная аристократка пусть из не самого влиятельного, но княжеского рода…
— Да, но батюшка тебя ЛЮБИТ, а ее ТЕРПИТ!!! — взрывается Славка и сразу же оказывается в объятиях Ясного Солнышка Рарогов:
— Сынок, если мать-и-мачеха услышит эти слова, то любить вам с батюшкой станет некого.
— Ты… ведь шутишь, правда⁈ — с надеждой выдыхает он, поднимает голову и ловит ее взгляд.
Ясное Солнышко отрицательно мотает головой:
— Нет, сынок, не шучу: твоя мать терпит меня только потому, что я не привлекаю к себе внимания…'
— Мой господин, вы
