и направляется к ним. Хозяин постоялого двора был так же улыбчив, как и его дочь. Но сейчас улыбки на его лице не было.
Подойдя к ним, он поклонился.
— Уважаемые господа, — обратился он к ним по-португальски. — Прошу вас последовать за мной.
— В чём дело? — поинтересовался Квакернек.
— Похоже, что нас переводят отсюда, — сказал Уилл. — Куда мы идём, господин Магоме?
Хозяин снова отвесил поклон.
— Господин Симадзу Таканава хочет вас видеть, уважаемый господин. Он хочет поговорить с командой «Лифде».
— Но господин Квакернек едва ходит!
— Больных понесут на носилках, уважаемый господин. Господин Таканава хочет, чтобы присутствовали все.
Уилл перевёл.
— Не нравится мне это, — пробормотал Квакернек. — Уж слишком они были добры.
— Молодой знатный господин, который доставил вас сюда в тот день, — сын этого человека. Он сразу сказал, что вскоре его отец захочет поговорить с нами. — Уилл повернулся к Кагею: — Вы дадите нам время переодеться в наше европейское платье?
— Да, так хочет мой господин Таканава.
— Мы скоро. — Уилл нахмурился: — Мысль об этой встрече тревожит вас, господин Магоме. Мы — нежелательные гости в Бунго?
— Вам рады в этом доме, уважаемый господин, и, насколько мне известно, во всей Японии. Но сегодня из Нагасаки прибыл священник.
— Португалец?
— Да, португалец. И я прошу вас соблюдать осторожность. Этот священник был очень зол, увидев в гавани ваш корабль. Кроме того, уважаемый господин, этот священник заводил разговоры с людьми из команды корабля.
— С кем? — потребовал Уилл.
— С человеком по имени Коннинг и с человеком по имени ван Оватер.
Дело принимало серьёзный оборот.
— Спасибо, уважаемый господин Магоме. Я приму во внимание ваше предупреждение, — поблагодарил Уилл.
Было раннее утро, когда они вышли из деревни. Море оставалось сзади, солнце светило в затылок, отбрасывая тень на лежавшую перед ними дорогу. Сразу за деревней дорога взбиралась на холм. Крутизна дороги и слабость половины членов экипажа не позволяли двигаться быстро. Тех, кто не мог идти, несли на носилках — другого транспорта не было. Конечно, были в этой стране и лошади — Уилл видел их иногда перед гостиницей, но, судя по их виду и количеству, они не предназначались для простолюдинов.
И всё же пеший переход не был чересчур тяжёл. Если бы не беспокойство перед предстоящей встречей, прогулка была бы даже приятной. Сначала они миновали высокие деревянные тории — незамысловатые ворота, ведущие в расположенный тут же синтоистский храм. Пока что это был единственный очевидный признак религии в жизни японцев. Но даже религия сочеталась здесь с личной свободой, казавшейся немыслимой в глазах европейцев. Не было никаких специально установленных дней и часов молитв — каждый мужчина и каждая женщина посещали храм тогда, когда им подсказывала их совесть, без всякого принуждения и наказания. За храмами тянулись залитые водой поля, на поверхности которых виднелись только отдельные стебельки травы. Но оказалось, что это — не трава. Как сказал Кагею, это был рис — основная культура в этой стране. Сейчас поля были пустынны, но вскоре они заполнятся мужчинами и женщинами, объяснял Кагею, потому что земледелие — основное занятие подданных Симадзу. Поля не принадлежали им, а арендовались у феодала-даймио. Здесь, вдали от своей резиденции, он был представлен наместником-хатамото — Симадзу Таканавой.
Дом знатного управляющего стоял на холме. К нему из деревни вела прямая, как нитка, дорога. На вершине холма они увидели высокий частокол брёвен, связанных между собой и укреплённых землёй и глиной. В середине забора были ворота, растворившиеся при приближении европейцев.
Но, судя по всему, они пришли слишком рано. Магоме Кагею знаком остановил их на краю дороги, так как наместник был ещё занят.
— Значит, это что-то вроде суда? — спросил Уилл.
— Обязанность даймио — поддерживать мир и справедливость среди своих подданных, — подтвердил Кагею. — Но он долго вас не задержит.
— А что за дело здесь слушается?
— Дело падшей женщины, Уилл Адамс, — ответил Кагею. — Когда её муж отлучился из Бунго по приказу нашего господина Таканавы, она развлекалась не с одним, а с двумя мужчинами — по очереди. Вышло так, что они узнали друг о друге и повздорили между собой. Дело чуть не дошло до драки, и пришлось вмешаться господину. Ну вот, он уже закончил.
Уилл оглянулся. Из-за забора раздались горестные вопли.
— А какой приговор им вынесен?
— Как какой? Их казнят.
— Казнят?! Что, всех троих?
— Конечно, Уилл Адамс. Какое ещё наказание может быть для преступников?
Уилл дёрнул себя за бороду.
— Но ведь наказание должно соответствовать тяжести проступка, господин Магоме. Конечно, супружеская неверность — достаточно серьёзное дело. И женщину следовало бы выпороть кнутом. Но ведь эти мужчины брали то, что им предлагали, и вполне можно ограничиться заключением их в тюрьму на какой-нибудь срок. Отнять жизнь человека за то, что плоть его слаба, — чересчур суровое наказание.
— Какие странные обычаи в твоей стране, Уилл Адамс! — сказал Кагею. — Этих людей казнят не за прелюбодеяние. Это дело мужа и жены. Их преступление в том, что они намеревались убить друг друга, а преступление женщины — в подстрекательстве к этому. Даже самурай может драться только в битве или по причине кровной мести.
— И за это — смерть? Но ведь кровь не была пролита.
— Всё равно, единственным наказанием преступнику может быть только смерть. Потому что только это наказание действует одинаково на молодых и старых, мужчин и женщин, вельмож и бедняков. Принять другую систему, попытаться делать различия между преступлениями или рангами людей означает положить начало несправедливости.
Уилл почесал в затылке, наблюдая, как группа людей покидает внутренний двор. Она походила на траурную процессию, особенно учитывая сказанное Кагею. Первым шагал мужчина с мотыгой в руке, за ним — человек с лопатой, очевидно, могильщики. За ними шёл другой человек с длинным свистком, испещрённым японскими иероглифами. Наверное, там описывалось преступление и указывался приговор преступникам. Затем шли трое осуждённых со связанными за спиной руками. К их спинам были прикреплены тонкие пруты с развевающимися листками бумаги; на них тоже было что-то написано. Мужчины выглядели безучастными, и только женщина, казалось, оплакивала свою судьбу. Волосы её рассыпались по спине и сгорбленным плечам, глаза покраснели от слёз.
Последним шёл палач. Меч его висел на боку, а в руках он, словно поводья, держал концы верёвок, которыми были связаны руки приговорённых. По обе стороны от него шагало по солдату в полных боевых доспехах, вооружённых пиками. Концы пик лежали на плечах шедших впереди узников. Женщина, шагавшая в центре, была избавлена от такого бесчестья, но слёзы струились по её щекам, когда она проходила
