хватало для удержания ранее загруженного объема пищи. Иными словами у Паши валилось изо рта месиво из огурцов, хлеба и редиски. Питоном Павел не был, проглотить все это он не мог, и теперь оставалось надеяться на чудо.
Любава почти откровенно смеялась и, видимо, пожалев страдальца, вышла из комнаты, сделав вид, что она что-то забыла.
Упустить такой шанс было бы глупостью, а Павел уже устал от собственной глупости. Натужно чавкая, он, как заправская мясорубка, размолотил застывший во рту ком пищи, попутно запивая все это квасом, который обнаружился на столе. Когда он наконец все проглотил, в комнату вошел Еремей.
– Смотрю, ты уже подкрепился, – садясь напротив, заметил волхв.
– Да, – утирая рот рукавом, ответил Павел.
– Больно застенчив ты стал, не замечал я за тобой такого ранее, – Еремей ухватил из корзины огурец, – Есть у меня одно зельице, оно тебе поможет кое в чем.
Загадочно подмигнув, старик захрустел огурцом.
– Кое в чем?
Паша, конечно, понял, о чем идет речь, но старательно прикидывался дурачком.
– Пойдем, – доев огурец, волхв поднялся с лавки, – И корзину-то прихвати, да крошки смети.
Паша быстро выполнил все поручения, и посеменил за волхвом, помня о чудодейственных зельях, которые он пил раньше.
Волхв вошел в основную, как ее назвал про себя Павел, комнату, где стояла печь. Стену, которая была напротив печи, украшала занавеска на всю длину, за этой занавеской были прибиты стеллажи, а на них были выставлены бутыльки, кувшины и прочая утварь для хранения жидкостей, порошков и прочего добра. Сняв одну, особо большую бутылку с полки, волхв водрузил ее на стол.
– Вот, это то самое зелье, которое тебе должно помочь, – продекламировал Еремей.
На столе появилась глиняная кружечка, в которую волхв плеснул из бутылки. Жидкость, мутноватого цвета пепла, весело плескалась в кружке, и Паша попытался ее понюхать. Пахло очень знакомо, спиртом.
– Пей, – деловито сказал волхв.
Паша выпил залпом, огненная волна пронеслась по горлу, устроив пожар внутри него, а затем лавовым озером осела в желудке. Запах спирта был не просто запахом, Паша только что употребил крепкой самогонки и слова волхва о том, что это зелье может помочь в делах любовных уже казались Паше издевательством.
– Дай закусить, – судорожно нюхая рукав, прошипел Павел.
– Ты голоден? – удивленно спросил волхв.
– Нет же, закусить зелье твое хочу! – рассерженно ответил Паша.
– А разве ты пьешь не потому, что тебе вкусно?
– Что ты заладил-то? Я такого не пью! – Павел не на шутку рассердился, и перешел на крик, – Да и хрен с тобой, так обойдусь.
Волхв лишь лукаво улыбнулся, видимо, имея какой-то свой замысел. Результат не заставил себя ждать, Паша захмелел и был зол. Что-то бурча о безумстве людей почтенного возраста, он уселся на лавку, закинув ногу на ногу.
– Завтра начнем обучение, – заявил Еремей, – Любава девица ладная, однако если ты говорить не сможешь при ней, то ничему не научишься, а учить я вас вместе буду.
– Окей, – согласно кивнул головой Паша.
– Что?
– Что – что? – Паша поднял взгляд на волхва, пытаясь понять, что с ним не так.
– Что за слово странное ты молвил?
– Окей? – Паша замялся, раньше подобных проблем в общении он не замечал, – Ну… Это согласие, как слово да. Значит, что все хорошо.
– Понятно, – протянул волхв.
«Странно это, я же совсем не на древнерусском разговариваю, а они все понимают, и я все понимаю. И куда я попал?»: подумалось Павлу.
– Пойдем, – подзывая к себе Пашу жестом, сказал Еремей, – Туда иди, обратно к столу, окей?
Молодой пришелец из другого мира широко улыбнулся знакомому слову, которое так ловко использовал старик. Улыбаясь, он встал с лавки и пошел в комнату, как и просил его волхв.
Когда он зашел в комнату, та была наполнена ароматом мяты, ромашки и… чая.
«Чай? Откуда?»: удивился Павел.
Любава, которая, видимо, и заваривала напиток, стояла рядом со столом, разрезая пышный яблочный пирог.
– Кхм, а как называется этот напиток? – спросил Паша, делая вид, что наполнение кружек ему не знакомо.
– Чай, – коротко ответила девушка, не отрываясь от нарезки пирога, – Еремей так сказал.
– Понятно, – чуть смутившись, промычал Паша, и, уже тише, хмыкнул, – Как удивительно…
«Может тут и табак есть, картошечка еще. Жареной-то я бы съел, и курить охота»: сев на лавку у стола, мечтал парень. Теперь ему очень захотелось закурить, до этого, в суматохе, он не очень-то вспоминал о том, что является курильщиком. Рот наполнился слюной, сердцебиение участилось, началась никотиновая ломка.
Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о курении, Паша попытался заговорить с Любавой:
– А почему ты из корчмы ушла, что случилось?
– Так сгорела корчма, спалили ее Баташа дружки, – сердито отозвалась девушка, – Пока ты на лавке лежал с разбитой головой.
– Хм, так они же меня на рынке били, когда успели…
– Были, да не все, – оборвала Любава.
Закончив с пирогом, она устало села на лавку рядом с Пашей. Они молча сидели, будто боясь что-то испортить. Куча слов уже подкатила к Пашиным губам, но те сжались плотной стенкой, не давая им вырваться наружу. Он сидел, будто в ожидании команды, перемешивая в голове мысли в одну вязкую кашу. Он даже боялся двинуть головой. И виной тому было не только стеснение перед девушкой, теперь он ощущал вину за сгоревшую корчму, будто сам ее и подпалил.
Он пытался разглядеть Любаву боковым зрением, та в свою очередь сидела потупившись в руки, лежащие на коленях. Ее округлая грудь мерно вздымалась и опускалась под темно бардовым, с белыми вставками, нарядом. Ее сарафан был ужат в плечах и переходил в сплошную юбку в районе солнечного сплетения. Весь расшитый причудливым орнаментом из золотой нити отчего-то нравился Павлу куда больше, чем привычная глазу одежда девушек его времени.
Волосы Любавы были собраны в толстую косу, а головного убора на ней не было. Это несколько удивляло Павла, ведь он привык видеть девиц в народных нарядах с каким-нибудь кокошником, чепцом или хоть чем-то, укрывающим голову. Но здесь такого не наблюдалось, по крайней мере не столь повально, как представлялось.
–Трое их было, – вдруг начала рассказ девушка, – Двое тебя пошли ловить, а один к нам в корчму прокрался. Знала я, что добром не кончится все это. Отомстил он так за вожака своего. Поджег сразу в трех местах, будто бешеный бегал с факелом, маслом полил загодя… Тушили все, кто мог, да не потушили, хорошо хоть, на другие дома огонь не прыгнул.
В комнате вновь воцарилось молчание, тягучим потоком тишина заполняла пространство комнаты так, что в ушах
