Сразу же на следующий день — под венец, в церкву… Век не разлучался. «Понимающая, — говорил про нее. — Не рохля. Если б она на меня с топором не пошла — никогда бы не женился на ей. А так сразу увидал — баба крепкая… Без слезы». И с этими словами он обычно похлопывал ее по заднице. А матерь не смущалась: только скалила сердитую морду, а отца уважала…».
Скорее всего, многие читатели «Шатунов» и не знали этого, но здесь Юрий Мамлеев описывает вполне распространённый даже в середине двадцатого века в Тверской, Новгородской, Кировской и Волгоградской областях способ проверки потенциальной жены на благонадежность.
Как вы понимаете, необходимые для прохождения такой проверки качества плохо сочетаются с ролью покорной прислуги.
Вообще, из всех русских писателей именно Мамлеев ближе всех подошёл к раскрытию настоящих русских традиций, хоть и в несколько гротескных формах.
Разумеется, мы не хотели бы оправдывать все обычаи российского прошлого (среди них было много довольно кровавых).
Так, считалось, что в случае смерти мужа жена должна убить их общих несовершеннолетних детей и покончить с собой. В случае смерти жены то же самое должен был сделать муж. Этот обычай в разных формах был распространён у многих индоарийских народов, а также у японцев, корейцев и китайцев.
В России многие люди ещё в 1950–1960-е годы следовали этому обычаю.
Тем не менее, нужно отметить, что при всей странности и кровавости русские традиции не имеют практически ничего общество с тем, что государство сейчас преподносит под именем «традиционных ценностей».
Те «традиционные ценности», которые сейчас нам пытаются преподнести, — это ценности протестантские, распространённые либо среди баптистов Диксиленда, либо среди евангельских христиан Среднего Запада.
Впрочем, и это — лишь часть общего тренда на вестернизацию, происходящую под разговоры об «особом русском пути».
Даже известный мультфильм «Дети против волшебников» снят как нравоучительная протестантская притча, каких много снимается в Америке.
Творчество журналиста Владимира Соловьева — это калька американских ультраправых ток-шоу восьмидесятых годов. Вся риторика «Русского мира» — тоже не наша, заимствованная с Запада. Она калькирует именно американскую риторику времён Холодной войны.
Современное российское правительство годами строило из нашей страны маленькую Америку, при этом не забывая ритуально ругать Америку большую.
Итак, получается, нам навязали чуждые нашей стране гендерные представления?
Да, именно так. Но куда важнее здесь то, что всё это так и осталось неосознанным, и наши люди в массе своей по-прежнему уверены в том, что так (или примерно так) было всегда.
Это, увы, касается и наших феминисток.
Основная масса активисток продолжает жить в иллюзии, что, во-первых, тот коктейль идей под именем «традиционных ценностей», что внедряется сверху, — это и есть наши традиционные ценности.
Во-вторых, очень многие из этой среды совершенно не хотят учиться. И эта проблема куда более фундаментальна. Причины её мы постараемся раскрыть ниже.
* * *
Современный российский феминизм оказался в очень уязвимом положении.
С одной стороны, общество покорно воспринимает нарратив неопатриорхальной правительственной пропаганды. С другой, сами активистки в известной мере тоже этой пропаганде подвержены, сами мыслят её штампами и нуждаются в апробации с её стороны. Это приводит к очень интересным коллизиям.
Тут следует сделать важное замечание. Когда мы говорим о подверженности активисток пропаганде, то речь идёт не столько о том, что те разделяют продвигаемые ею постулаты (хотя и такое бывает). Скорее речь о том, что они мыслят её нарративами, рассуждают в тех информационных координатах, которые заданы пропагандой.
Так, к примеру, на канале «Царьград» некий консерватор продвигает нарратив о том, что «Домострой» — очень хорошая книга, которая во многом сформировала русский характер и русскую жизнь. И вообще — наши традиции.
Феминистки отвечают, что нет, «Домострой» — очень плохая книга, при этом соглашаясь с тезисом о том, что она «сформировала русский характер».
Иными словами, они остаются в рамках государственнического нарратива, при этом меняя плюс перед конкретным явлением на минус.
Однако же они не говорят о том, что «Домострой» — это компиляция переводов с латыни и греческого, написанная для Ивана Грозного, который книгу не оценил. Не говорят они и о том, что долгое время книга была забыта, а вспомнили о ней лишь в конце XVIIII века как о курьёзном литературном памятнике, и лишь ещё спустя столетие она пригодилась русским черносотенцам, которые, однако, её не читали, как не читают её и современные консерваторы.
Пропаганда продвигает тезис о том, что мужчина должен быть мачо, должен бухать, бить жену и любить футбол, а также о том, что так было всегда, что это наша традиция.
Феминистки признают, что это традиция, признают, что так было и раньше, но говорят, что это плохо.
И никто не вспоминает, что футбол — английское изобретение, как и коммерческий футбол, созданный с целью манипуляции массами со стороны английской же элиты. Не говорят они и о том, что в середине девятнадцатого века русские считали англичан варварами как раз потому, что у тех было распространено рукоприкладство по отношению к женщинам.
Так, когда в 1860-х годах в Петербург для работы на военных предприятиях стали массово переезжать английские специалисты с семьями — у них регулярно случались конфликты с местным населением как раз из-за того, что англичане били своих жён, что вызывало у русских крайнее неприятие.
Российский феминизм не формирует обычно собственного нарратива, своей теории, своей мифологии. Он как бы соглашается с нарративами даже не общества, а именно пропаганды, «вписывает» себя в них.
Так, пропаганда продвигает идею о том, что война — мужское занятие. И тут же феминистки отвечают текстами о «маскулинной природе войны».
Однако ни роль женщина на поле боя в России, ни древние мифы о девах-воительницах никому не приходят в голову.
Более того, часто российские авторки вообще стараются не замечать общества вокруг себя и переносят нарративы государственной пропаганды на всё общество.
Иными словами, если пропаганда говорит, что большинство поддерживает правительство, то ответом вроде бы радикальной оппозиции становятся сетования на то, что огромные массы людей так оболванены, что и вправду поддерживают правительство. При этом сомневаться в утверждениях пропаганды для них будет нормально, однако же по итогу сомнений они всё равно хоть в чем-то с пропагандой согласятся. И притом это что-то как назло будет самым главным.
Вместо того, чтобы целиком и полностью, от начала и до конца отрицать господствующий нарратив, просто не мыслить его категориями — активистки подчас предпочитают мыслить в рамках этого нарратива, при этом честно с ним споря на его же языке.
Конечно,
