противозаконное или непристойное.
И все-таки… Заставить святошу сбежать из дома, вытащить ее ночью на улицу и держать за руку… Это ли не тачдаун?
Мы идем по дорожке, проложенной между деревьев. Но едва сворачиваем с улицы и оказываемся в том самом парке, плохо освещенном фонарями, резко оборачиваюсь… и все, теряю контроль. Выдержка летит к чертовой матери. Утопая в блеске ее глаз, прижимаю Аню к огромному дереву. Словно смертник касаюсь носом ее шеи и веду выше, к скуле, вдыхая любимый аромат.
— Ты что творишь? — возмущенно шепчет Тихая. — Пусти! — упираясь крохотными ладошками мне в грудь, отталкивает. Ничего нового.
Я же не могу насытиться ею. Тихоня пахнет свежестью и чистотой, она пахнет пороком. А кожа по ощущениям на контакте напоминает дорогой шелк. Нежный, гладкий. Черт… Эта девчонка сводит меня с ума. И я весь горю. От желания.
— Снова гасить меня свой френдзоной будешь? Заканчивай заворачивать, Тихая. Я тоже не железный, — смотрю в ее глаза и все больше и больше теряю контроль над собой. Я хочу ее. Хочу обладать ею.
— Что это значит?
— Блядь, Ань… Тихоня… Ты же меня совсем размазала, — сиплым голосом выдаю. Сам, сука, себя не узнаю. — Рядом с тобой я в лютый кураж вхожу, — прижимаясь к новенькой эрегированной плотью все сильнее, губами по ее щеке вожу. Знаю, она чувствует мое возбуждение и краснеет, пугаясь реакции уже своего организма.
— Я тут ни при чем, — сбивчиво шелестит Аня. — Ни при чем… — она вся дрожит, но вместе с тем тяжело дышит. И каждый ее вздох на уничтожающий стон походит.
— Ты теперь всегда «при чем». Черт… — обхватывая ее лицо ладонями, фиксирую взгляд. Глаза в глаза. Так, чтобы этот зрительный контакт не разорвать. — Как мне, блядь, со всем этим справляться, а? Я думаю о тебе каждую секунду.
— Не говори мне этого, — в какой-то панике выдвигает Аня и опускает взгляд на мои губы.
Я хочу ее поцеловать… Хочу… Хочу… Хочу…
Но что меня останавливает?
Я просто боюсь, что если сделаю это, то никогда уже не смогу остановиться.
— Тебя же саму подрывает, признайся. Тебе по кайфу… Точно по кайфу… А теперь выбирай гребаную правду, мой аленький цветочек. Скажи, что у тебя с этим мудилой? — я все равно узнаю, что связывает этих двоих. Надо будет, лично найду этого гориллу и прижму к стене, выбивая правду.
— Отвали же, ну! — пыхтит грозно, Колючка. — Моя личная жизнь тебя не касается!
— Окей, не хочешь говорить правду, тогда выполняй действие. Приходи в пятницу на матч, болеть за нас. Я буду ждать тебя, — с трудом удается отлипнуть от новенькой, разрывая наше дыхание, которые мы делили на двоих. — Обещаю до этого времени тебя не трогать.
— А если не приду?
— Буду гостем в вашем доме.
— Дурак, — обиженно выдвигает Аня, едва наши взгляды вновь сталкиваются. — Какой же ты дурак, Мирон Савельев.
— Ага… — нависая над девчонкой, сохраняю минимальную дистанцию. Не касаюсь ее, но чувствую, как тепло желанного тела просачивается вглубь меня, заряжая. — Когда ты рядом, еще какой дурак. И… ты прости меня, что вел себя как идиот сегодня. Не хотел напугать, а тем более обидеть. Просто…
Блядь, ну не сказать же новенькой, что просто хотел разложить ее на столе и трахнуть? Романтикой здесь никакой не тянет. Тогда она точно меня нахер пошлет. Я и так, как ебаный бумеранг, к ней постоянно возвращаюсь. Дожил, сука… Бегаю за девчонкой, которая в хуй меня не ставит.
— Ладно, Колючка, сегодня твоя взяла. Все. Торможу, — приподнимая руки, выставляю ладони вперед. — А теперь бегом домой, пока я прямо здесь на тебя не набросился.
Дважды, конечно, Тихой повторять не приходится. Шагнув в сторону, позволяю Ане ускользнуть от меня. А сам, как конченый маньяк, не могу отвести взгляд от ее бедер, от того, как они покачиваются, когда Тихоня делает очередной шаг.
Все, я больше не могу этого вынести! Мне нужно срочно вернуться домой, пока инстинкты не взяли надо мной шефство и не подтолкнули к недодуманному поступку — броситься за новенькой следом и попытаться ее остановить.
Глава 15
«Хочу, чтобы он меня обнимал…»
Аня Т.
_______________________
— Почему я должна присутствовать на этом матче? — продолжаю стонать в трубку, минут двадцать мешая в кружке чай, который, скорее всего, уже остыл.
— Ань, ты и так никуда не выходишь! — накидывает аргумент Мария. — Да и у нас в университете не принято пропускать крупные мероприятия.
— Это же всего лишь футбол! — устремив взгляд в одну точку, пытаюсь понять, почему все так хотят на эту игру. Я слишком далека от футбола, чтобы ходить на матчи и кричать как ненормальная, срывая голосовые связки, когда мяч прилетает в ворота.
— Это же всего лишь книги! — парирует Мария. Уверена, сейчас она закатывает глаза.
— Маша! — одергиваю подругу. — Книги — это совсем другое!
— Ань, для наших парней футбол — это как экстремальный секс. Дух захватывает, когда…
— Мартынова, еще слово, и я положу трубку.
— Ладно, ладно! — тараторит подруга. — Ну, Ань, погнали!
«… не хочешь говорить правду, тогда выполняй действие. Приходи в пятницу на матч, болеть за нас. Обещаю до этого времени тебя не трогать.»
Вспоминая слова Мирона, мурашки пробежали вдоль позвоночника, заставляя поежиться. Если Савельеву хватило наглости прийти ко мне ночью под окна и вызволить на улицу, то что ему помешает явиться ко мне в дом?
А родители уже несколько дней со мной не разговаривают. В среду мама, вернувшись после собеседования, отвезла меня в церковь, где я должна была, стоя около иконы и держа в руках свечку, несколько часом молиться, исповедуясь перед Богом. Но у входа в церковь меня на слезы пробило. Я громко плакала и чуть ли не на коленях умоляла маму не делать этого, обещала исправиться и больше не повторять совершенных ошибок. На мои вопли пришел батюшка и, трижды окрестив меня, отправил домой.
Думаю, я смогла извлечь хороший урок из этого и впредь не решусь обманывать родителей. Осталось разобраться с Мироном. Точнее… С Мироном и чувствами к нему.
«Обещаю до этого времени тебя не трогать…»
Хотя нужно отдать ему должное — Савельев за эту неделю даже на метр ко мне не приблизился. Но если я думала, что мне станет легче… Ох, как же я была неправа…
Все то время, что Мирон не проявлял ко мне интерес, он проводил время в компании кудрявой Жозефины. На каждой перемене они мило общались, громко смеялись, флиртовали. А когда Жози, прижавшись
