выкристаллизовался характер. Это я называю методом дискредитации героя. Поэтому, думаю, наиболее современный жанр — это трагикомедия. Самое дорогое для меня — когда мои герои плачут и смеются и в зрительном зале тоже плачут и смеются. Это и есть трагикомедия». Смех неистребим и своеволен, смех душу отогревает. Не случайно смех называют «социальным жестом». Без смеха жизнь пустынна, «смеховой душ» нельзя скопировать, когда человек смеется, в нем не копится ненависть.
Табаков всегда хотел, чтобы смеялись не зло, не саркастически, а по-доброму, оттого что смешно, смеялись сквозь слезы, смеялись, потому что печально. И судьба в очередной раз преподнесла ему подарок. У каждого актера есть роль, которой не миновать, — иначе творческая жизнь будет неполной, что-то важное не состоится в актерской биографии. Такой ролью для Табакова долгие годы был гоголевский Хлестаков. Обычно Хлестаков — это забавный человек без царя в голове, «с легкостью мыслей необыкновенной», с пустотой, которую «не измерить никакими инструментами». В разные годы актер размышлял о судьбе Ивана Александровича Хлестакова, размышлял смешно и серьезно, грустно и весело. И всегда ощущал мотив непреднамеренности судьбы гоголевского героя. Почему человека, находящегося на самой низкой ступени лестницы, обстоятельства вознесли столь высоко? Только ли обстоятельства оказались самым сильным аргументом в судьбе Хлестакова? Актер услышал, как в тихом признании самого слабого героя комедии прозвучал ответ на эти вопросы: «Ваше превосходительство, мне никогда в жизни не было так хорошо». От этого человека обстоятельства требовали большего, и он стал таким. И Табаков захотел сыграть о том, как часто человек создает себя на потребу.
Эти размышления подтвердил конкретный случай. Был какой-то прием, Табаков оказался в компании иностранцев, видевших его в спектаклях. Они стали говорить актеру комплименты — видимо, искренне, а может быть, просто из вежливости, — но вдруг он почувствовал, что его самого, как он есть, для их восприятия не хватает. И, помимо воли, начал прилагать усилия к тому, чтобы казаться умнее, интеллигентнее, талантливее, прогрессивнее. Он заметил в себе эту метаморфозу, а вскоре понял: про это же надо играть Хлестакова. Играть, доведя до абсурда свойство, в большей или меньшей степени многим присущее, — свойство приспосабливать себя к чьим-то мнениям, суждениям, пожеланиям, хорошим или дурным. В очередной раз убеждаешься, что талант — это всегда бесстрашие, способность заглянуть в самого себя и не испугаться. Только так наступает момент соотнесения себя с жизнью, рассказанной писателем. И возникла социальная, психологическая конкретность, без которой невозможна удача.
Табаков открыто признавался, что Хлестаков не отпускал его с того знаменитого показа на экзамене в Школе-студии. Какая-то уверенность, что он сыграет эту роль, всегда существовала, о чем он однажды высказался. Признание прозвучало в газетном интервью, которое Табаков дал в Праге, где «Современник» находился на гастролях. Так что произошло все случайно и не случайно одновременно. Решающим фактом приглашения играть Хлестакова в «Чиногерны клуб» было идеальное совпадение понимания гоголевской комедии с трактовкой образа Хлестакова молодым режиссером Яном Качером. Прочитав интервью, он обратил внимание на слова Табакова о том, что Хлестаков не торжественно распахнул дверь дома городничего, а тихонько в нее поскребся. «Этот испуг — то, что я себе представлял, — признался режиссер. — Наш спектакль был о том, как человек, который абсолютно не имеет никакого значения, никакого веса, обращает внимание на тех, кто его окружает, и видит, что они его боятся. И он проверяет, пройдет или не пройдет эта ложь. Из них — окружающих его людей — и растет его сила»[35].
Инна Натановна Соловьева, с которой Табаков до конца жизни был в доверительных отношениях, рассуждала: «Знал ли Топорков, что с его учеником — суля роль Хлестакова в Художественном театре — заводил речь М. Н. Кедров? Художественный руководитель МХАТ помогал Ефремову в режиссуре „Пяти вечеров“ (ситуация сама по себе содержательная), Табакова узнал, видимо, в этой именно работе. Табаков в рассказе о себе мотивирует свой тогдашний отказ известной всем замедленностью Кедрова»[36]. И в самом деле, премьера «Ревизора» на сцене МХАТ состоялась только спустя семь лет, а роль Хлестакова, обещанную Табакову, сыграл Вячеслав Невинный. У Михаила Чехова роль состояла в «неудержимости существования-импровизации». Это совпадает с гоголевской трактовкой — персонаж «без царя в голове». Выхваченной из одной ситуации, необъяснимо для себя из нее раскрученный, взлетевший, приземляющийся в ситуации новой, он импровизирует в образе и на тему, затребованную городом. Веселится и страшит свободой проявлений-импровизаций. «Видит Бог, не это ли могло стать для молодого дарования Табакова, — продолжает критик, — ролью-ключом: отгадкой актерской природы и предложением актерской техники. Про то, что он примеривается к Хлестакову, я слышала от Табакова в тот же давний раз, когда он рассказывал, как ему нравится это состояние: тебя бросают в роль, раскрутивши, ты еще ничего не понял, но уже — на четыре лапки, и хорошо»[37].
Говорят, когда сильно чего-то хочешь, о чем-то постоянно размышляешь, желаемое приходит неожиданно. С того студенческого показа Табаков столько раз за эти годы прикидывал, пробовал, мысленно проигрывая роль, она жила в нем самостоятельно, не отпуская. Актер признается, что лучшего классика на свете не существует и с Гоголем у него даже совпадает группа крови. В Праге на встрече с журналистами он поделился размышлениями: «Это русский сюр (вероятность невероятного), и „Ревизор“ — организующий материал, интенсивный, мобилизующий каждого, с первой реплики автор заставляет открыть для себя другой радиус существования. Это истовость другого градуса. Здесь реализм соединяется с острейшей гиперболой. Гротеск существует для глубинного постижения живой природы человека. В свое время Гоголь заявил, что его главная цель — представить черта в смешном виде».
Правдоподобие невероятного — для Табакова самое интересное в материале, отсюда любимые авторы — Гоголь, Салтыков-Щедрин, Сухово-Кобылин. Да и в советской пьесе у него получалось все, если верил в правдоподобие невероятного. Трудно поверить, что можно схватить саблю и рубануть по мебели как по капусте. Но верится! Здесь правда вытекает, говоря гоголевским языком, из «идиотизма реальности». Но в «Ревизоре» писатель пошел дальше. У Гоголя правда превращается в абсурд, то есть «идиотизм реалии» доводит правду до абсурда. Да, зерно роли для Табакова оставалось в ничтожности героя. Хлестаков действительно самый маленький и последний человек. Он говорит, запинаясь от страха, даже с Осипом: не дай Бог, слуга рассердится, тогда пропадет обед, без которого пропадешь с голодухи. И вдруг невообразимое счастье: его любят, уважают, благодарят неизвестно за что, дают все, что он потребует. Сбылось то, о чем мечтал маленький чиновник с Гороховой улицы. И жить становится приятно и удобно. К этому быстро привыкаешь. Хлестаков отвечает окружающим взаимностью. Пока он еще не
