которых отражался этот сюжет[89]. Историки стали обосновывать тезисы о том, что Россия к началу первой мировой войны утратила роль великой державы, роль жандарма Европы, стала полуколонией, превратилась в резерв главных держав мира, стала проводить оборонительную политику. Стоило Сталину сказать об «основном экономическом законе социализма», как историки начали находить его повсеместно. По мнению М. Стишова, закон о максимальном удовлетворении материальных и культурных потребностей общества действовал уже в годы гражданской войны, т. е. в условиях экономической разрухи, массового голода[90]. Эти тенденции не были преодолены даже после смерти диктатора. На совещании преподавателей общественных наук в 1965 г. Е. Жуков призывал положить конец «выискиванию ошибок у Сталина». С. Трапезников осуждал «огульную критику сочинений Сталина». Это будто бы было равносильно критике сочинений Ленина. Характерно, что Трапезников предлагал тогда переиздать краткий курс истории ВКП(б).
3
Системе освещения прошлого, как и сталинизму в целом, органически присуща полная безнравственность. Личная диктатура прикрывалась революционными знаменами и одновременно эксплуатировала память и учение Ленина, искажая, предавая их. «Вопросы ленинизма» называлась основная работа Сталина — вульгаризированное изложение ленинизма. С годами имя Ленина упоминалось все реже. Это можно проследить по цитированию его трудов в материалах съездов ВКП(б), работах Сталина. Дело дойдет до прямой дискредитации Ленина. Однако полностью от социалистической фразеологии Сталин никогда не откажется. Этот прием был эффективным. Даже после разоблачения Сталина среди ученых, мемуаристов и публицистов можно встретить убежденных в его «революционности» или «преданности марксизму»[91].
В этих условиях ученые и популяризаторы утрачивали профессиональную честь, поверхностные работы выдавали за монографии или диссертации, манипуляции общественным мнением — за научную пропаганду. Историки должны были создавать иллюзию «правильности» властей, оправдывать их практику. Во имя достижения «великой цели» оправдывались любые бесчеловечные средства. «Политическая целесообразность» официально ставилась выше «формальной законности», что лишало политику морального начала[92]. Через всю историю сталинизма красной нитью проходит фальсификация. Сталин и его группа искажали, например, суть ленинского Письма съезду[93], выборы ЦК на XVII съезде ВКП(б). Против кандидатуры Сталина было подано не шесть голосов (согласно официальным сведениям), а 260, или 160[94]. Вопреки заявлениям Сталина, СССР не стал индустриально-аграрной страной ни в первой пятилетке, ни во второй, ни в третьей. Таким он стал лишь в 60-е гг. «Мы должны отвыкнуть лгать», — подчеркивает Д. Лихачев, имея в виду, что в наследство нам досталась ложь во всем — от идеологии до экономики, официальная и неофициальная[95].
Режим не только открыто отмежевался от общечеловеческой морали. Известные христианские заповеди, во многом отражавшие ее, были превращены в предмет насмешек. В стране беззастенчиво попирались и провозглашенные Сталиным и его группой официальные моральные принципы. «Дискуссия — признак силы партии», — провозглашал Сталин в декабре 1923 г., а вскоре предпринял все, чтобы не допустить в партии какие-либо дискуссии[96]. На словах он клеймил антисемитизм и другие проявления шовинизма. На деле культивировал их. В беседе с немецким писателем Э. Людвигом Сталин вполне обоснованно утверждал: «Единоличные решения всегда или почти всегда — однобокие решения. Во всякой коллегии, во всяком коллективе имеются лица, с мнением которых надо считаться». Сталин утверждал даже, что по опыту трех революций в России из 100 единоличных решений — 90 однобокие. Описав в идиллических тонах будто бы коллективную деятельность ЦК ВКП(б), Сталин сделал вывод: «Никогда, ни при каких условиях наши рабочие не потерпели бы теперь у власти одного лица»[97]. Эта беседа происходила 13 декабря 1931 г., когда культ уже процветал махровым цветом, когда «одно лицо» уже имело неограниченную власть, включая право помилования.
«Вождь» часто обращался к теме своего культа. В беседе с Л. Фейхтвангером он возложил ответственность за этот культ на необразованные массы. В письме к Разину — на незадачливого полковника. В 1938 г. он даже писал в Детское издательство: «Я решительно против издания «Рассказов о детстве Сталина».
Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом.
Но это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ — говорят эсеры. Народ делает героев — отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу.
Советую сжечь книжку.
И. Сталин»[98]. Число проявлений фарисейства велико. Таковы декларации: «Сделать все колхозы большевистскими, а колхозников — зажиточными», «кадры решают все», «наиболее полное удовлетворение постоянно растущих потребностей», мифы о «добровольной подписке на займы», самой счастливой в мире советской молодежи, «монолитном единстве», «всеобщем одобрении» («по просьбе трудящихся»). Как связать следующие сюжеты обществоведения и пропаганды тех времен, во многом сохранившиеся до сих пор: после принятия конституции 1936 г. стали резко осуждать непрямые выборы как буржуазные, антидемократические, но сохраняли таковые в партии; говорили о «морально-политическом единстве советского общества» и одновременно о бесчисленных «врагах народа». Противоречила здравому смыслу официальная версия рекорда Стаханова. В действительности 14 норм вырабатывала бригада из 3–4 рабочих, а не один забойщик. Любому человеку, чье сознание не было поражено авторитаризмом, суждения о вкладе Сталина в марксизм-ленинизм, о роли Сталина (или Брежнева) в войне представлялись несуразными. Ложны все сталинское освещение прошлого, вся история партии, начиная с I съезда РСДРП, значение которого по существу было сброшено со счетов; история революционного и демократического движения в России, которое представлялось чрезвычайно обедненным; история российской монархии, российской буржуазии. Среди приемов фальсификаций — плагиат, присвоение трудов зарубежных историков; прямые подлоги; отбор лишь выгодной режиму информации; отказ от научного анализа, аргументации, замена их грубостью. Широко прибегали Сталин, его последователи и к такому приему: то или иное мнение «вождя» объявлялось «аксиомой большевизма», «дальнейшая разработка» его объявлялась ересью. Тезис «всем известно» в устах Сталина и его присных звучал как запрещение каких-либо сомнений[99].
Видное место в этом арсенале занимает формула умолчания в самых разных ее проявлениях. Запрещали публиковать те или иные источники, авторские работы, даже не угодные властям произведения классиков марксизма-ленинизма. Такова работа Маркса «Разоблачения дипломатической истории XVIII века», касавшаяся, в числе прочего, внешней политики царизма, его международной роли, корней этой политики, методов дипломатии[100].
Запрещались труды лиц, объявленных одиозными. При Сталине в их число входили в первую очередь почти все соратники Ленина, целые группы
