вчера. И она заявила, что зря помогла, твоей активности не видно.
Я округлила глаза.
— Откуда она вообще может знать про мою активность?
— Нууу… Скажем так, она может. И она разочарована, Мариш. Давая такую информацию, она в некотором роде себя подставляет. Поэтому очень хочет, чтобы риск был оправдан. Ты понимаешь?
— Понимаю, — потерла вдруг загудевший болью лоб.
— Я ей передам, что ты работаешь в этом направлении, просто все это время вынуждена была личными делами заниматься. Прикрою тебя, подруга.
Боже, какая редкая забота. Осталось только в ножки бухнуться.
— Спасибо.
— Так как там у тебя дела?
Я стиснула свободную руку в кулак и заставила себя расслаблено ответить:
— Все хорошо. Действительно, пришлось кое-что улаживать, но теперь Илоне не придется разочаровываться.
— Ну супер тогда. Может, встретимся? Поболтаем в «Грандо»?
«Грандо», конечно, Хвостовой по карману, мне, в принципе, тоже, если сделать очень скромный заказ… Только не хочу. К черту ее.
— Хм… Сегодня и завтра никак. Но мысль хорошая.
— Окей тогда, вписали ее в лист ожиданий. Увидимся. Пока!
— Пока.
Завершив вызов, я раздраженно и одновременно растерянно уставилась в погасший экран смартфона. Что ж… Звоночки завершения уже не просто тренькали где-то там, на заднем плане, теперь они загудели набатом, отдаваясь громом в ушах и желчью во внутренностях.
Отпуск подходил к концу. И это ужасно. Я пока морально не подготовилась.
Домой вернулась вымокшая и обессиленная. Четверть часа стояла под теплым душем, потом села за текст. В нем было больше десяти тысяч знаков, думала, разделить работу на два дня, но решила все сделать за сегодня.
Было страшно остаться один на один с реальностью, с тем, что сказала Хвостова, что я ей пообещала… С вопросом: что делать с Лексом? Как поступить?
Он задерживался на репетиции, поэтому загрузила себя работой на кухне. Приготовила том ям, потом киш с ветчиной и грибами, запекла картофель с сыром. К тому моменту, когда Романов вернулся, пришла к мысли: сегодня ничего решать не буду, уже поздно, я устала и расстроена, в таком состоянии не строят никаких планов.
Облегчение было таким грандиозным, что оставшуюся часть вечера была в экзальтации, чем дезориентировала парня. Впрочем, он принял меня и такой странной: сверх меры болтливой, деятельной, генерирующей безумные идеи.
А ночью снова приснился тот проклятый сон. Я вновь танцевала аргентинское танго в красном платье, на темном подиуме и точно знала, что моим партнером и поддержкой был Лекс. Ощущала его запах, его тело, прижимавшееся к моему, его дыхание. Сердце билось сильно, в такт резким и стремительным движениям, и в тот момент, когда склонился ко мне, удерживая практически горизонтально к полу, ловя приоткрывшимися губами мое бурное дыхание, он исчез. А я осталась лежать на полу, в ворохе лепестков роз, влажных, скользивших под загребавшими их пальцами, источавших уже ставший ненавистным аромат. Из глаз брызнули слезы бессилия и одиночества, хотела закричать, но крик застыл в горле саднящей, колючей болью.
— Лекс… Лекс… — силилась дозваться. И проснулась.
Он склонился надо мной. В полутьме различила его глаза, полные тревоги, твердо сжатые губы и морщинку у переносицы. Романов осторожно и ласково провел пальцами по моему лбу, щеке, спросил тихо:
— Все в порядке? Кошмар приснился?
Всхлипнув, я резко подалась к нему и стиснула шею.
— Лекс, — содрогалась то ли от сухих рыданий, то ли от охватившего тело озноба. — Такой жуткий сон. Знаешь, там вроде бы ничего страшного, он так приятно начинается, но потом… Он меня пугает.
Романов поглаживал мою спину, успокаивая.
— Все хорошо, Риш. Это просто сон, — поцеловал в висок, в шею. — Часто кошмары просто концентрируют наши страхи или напоминают о том, что мы потеряли.
Потеряли… Да, зря я отказалась от танцев с Лексом. Даже начав спать друг с другом, в ту студию так и не вернулись. А ведь мы идеальные партнеры, замечательно чувствующие друг друга, и иногда хочется именно этого — просто ощущать, двигаться навстречу друг другу, отдаляться, отталкиваться, притягиваться. Совместный поход в фитнес-зал или велопрогулка никогда не дадут того, что давало аргентинское танго… Возможно, этот чертов сон намекает на это?
Отстранившись, я заглянула Лексу в лицо.
— Давай снова будет ходить на танцы.
Он удивился:
— Уверена? У нас уже образовалось кое-какое расписание…
— Да. Уверена.
— Ладно тогда. Можно напроситься в группу, которая в восемь.
Обожаю его.
— Ага, — я улыбалась, покрывая поцелуями его лицо, чувствуя, как холод и тяжесть кошмара отпускают меня, как им на смену приходит желание.
Мне так нужны сейчас его тепло, его страсть и его сила. Хочу его всего так остро, так жгуче, как, кажется, никогда до этого…
Я нашла его рот, углубила поцелуй, и уже в следующую секунду мы горели оба, лаская друг друга и спуская одежду. Романова оказалось раздеть проще всего, он лег лишь в боксерах, а вот моя майка, кажется, порвалась по шву, когда сдирали ее, с трусиками-шортиками вышло быстрее и без ущерба.
Лекс словно чувствовал мое нетерпение, мою сильнейшую нужду, они передались и ему, поэтому прелюдии почти и не было. Только требовательность, напор и жар-хватка прикосновений. И в тот миг, когда он оказался глубоко во мне, меня будто пронзило осознанием: я не могу, не хочу и не стану его отпускать. Никогда. Ни за что.
Сердце защемило, из глаз заструились слезы, но я кричала и пылала от наслаждения, умирала и воскресала вновь и вновь, цеплялась за Лекса и отдавала ему, только ему, каждую частичку своей души, своего экстаза, своего огня.
Он кончил с моим именем на губах, немного позже, чем я, сладко поцеловал, укрывая в своих объятиях. И была счастлива ощущать его кожа к коже, его ослабевшую плоть внутри, его дыхание на своей шее.
— Лекс, не оставляй меня. Не оставляй никогда, — попросила, не скрывая отчаяния. Сердце не переставало колотиться, и горло саднило то ли от крика, то ли от слез.
— Не оставлю. Я просто не смогу, ты
