— Знала бы, что нам за сегодня пережить довелось, не глумилась бы. Хотя, что ты уразуметь-то можешь.
— Многое могу. Говоришь, пережить довелось? Расскажи, удиви меня.
— Чудище, огромное, трёхглавое, крылатое, корабли наши спалило. Мы вдвоём лишь уцелели. Целый день по болотам ходили, пока сюда не дошли.
— Знаю такое, — кивнула хозяйка. — И здесь такой летает.
— Давно ли?
— Сколько себя знаю. Говорит, что память ему отшибло и не помнит ничего.
— Говорит ещё? — удивился Третьяк, внимательно глядя на девоньку.
Васильковые глаза хозяйки блеснули, улыбнулась она, щёку рукой свободной подпёрла:
— Говорит. Как мы с тобой.
— Товарищей наших сгубил.
— Посочувствовать могу, а будет ли толк с того?
— Не знаю, — вздохнул ушкуйник, взглянул снова на девоньку, повернулся к молодому. — Что стоишь, Елисей? Видишь, не злая она. Садись за стол.
— Я́зя меня кличут, — неожиданно произнесла хозяйка. — Можете Я́ськой звать. Не обижусь. А кого испугались, — голбешником зовите, он к тому привыкший. И нож забери — подарок всё-таки.
Сел за стол Елисей, назвались гости. Разлила черпаком угощение хозяйка, а косматый хлеба принёс. Отошёл от обиды: сам и нож вытащил, положил на стол, сел на скамейку с краю, на Третьяка зыркает.
— Как я такой подарок за так возьму? — вслух сказал старый ушкуйник. — Нельзя же.
— К кузнецу тебя свожу завтра, поможешь ему с работой, — заплатит. Вот голбешнику монету и дашь взамен.
— В город нам надо, — ответил Елисей.
— Не выйдет, — усмехнулась Яська. — Нет отсюда выхода — топь кругом.
— Чертовщина какая-то, — зло сказал Третьяк. — Как мы сюда тогда попали?
— Мне почём знать?
— Чую я, что ты знать можешь.
Дверь в избу тихонько скрипнула. Повернулся Елисей — ещё одна де́вица стоит, но старше: высока, худа, с волосами длинными русыми, с венком цветочным, да в рубахе белой, как Яська. Охнула, за дверь спряталась, выглянула осторожно.
— А я и не знала, что у Ясеньки гости кроме меня есть.
Голос был такой красоты и певучести, что даже Третьяк мурашками покрылся.
— Заходи, — приказала хозяйка. — Только сели. Ру́ска это.
Старший с подозрением оглядел вошедшую.
— Что же вы ходите так похабно? Волосы распущены, рубаха не подпоясана, как нечисть, — вздохнул старший.
— А нам бояться некого, — ответила русая, садясь рядом с хозяйкой. — У нас всех жителей местных по одной руке пересчитать можно.
Ничего не ответил Третьяк, только хмыкнул да ложкой гущи набрал, взгляд косой на неё бросая. Молодой же и вовсе засмотрелся, рот приоткрыв.
— Что, де́виц не видели? — тихо спросила Руска, зачерпнула себе похлёбки да на Елисея глянула с прищуром. — Смо́трите пристально, а меня в похабницы, в нечисть.
— Будто не знаешь, отчего, — буркнул Третьяк. — Как бы на нас беду не накликали.
— Гребни поломались, пояса поизносились. Новые делать некому, — улыбнулась девонька.
— Так другое дело тогда, — сказал Елисей.
— Коль не врёт — другое, — согласился Третьяк. — Только стол среди избы отчего стоит?
— Хлеб пекла, утомилась. Тяжело одной перетаскивать.
— Подсобить?
— От кузнеца вернёмся завтра, так и подсобишь.
— Всё у тебя складно получается. На всё ответ есть.
— А как же без ответа? — вздохнула Язя. — Накушались?
— Хороша похлёбка, да и хлеб сытный, — довольно сказал Третьяк. — Коль отсюда хода нет, то где зерно берёшь, где молотишь?
— Камышовый он, — со знанием дела заявил Елисей. — Верно говорю?
Руска засмеялась весело, переливчато. Яська улыбнулась, покивала.
— Ты откуда знаешь? — с подозрением спросил старший.
— Было время, всей семьёй такой ели…
— Ты сам-то откуда будешь? — спохватился Третьяк. — В поход ходили, а за жизнь разговора так и не вели. Не помню я тебя в Новгороде.
— Так и не оттуда я. С Москвы.
— А, из низовых[17] значит. Ну-ну, — фыркнул старый. — А к нам чего подался?
— А я пятый в семье, чего мне ждать?..
— А было б чего ждать?
— Было бы. Купец мой батюшка.
— Тебя хоть не Пятаком назвали, — неожиданно рассмеялся старший.
Елисей усмехнулся.
— Спать пора, — оборвала их Яська. — Вставать рано.
Поднялся Третьяк, подошёл к окну, сдвинул задвижку — темно на улице.
— Только день был, — подивился ушкуйник.
Снова Руска заулыбалась да расхохоталась, кулаком по столу застучала. Тюкнула Яська её ложкой по голове, отчего де́вица скукожилась, ухватилась за макушку и разразилась пугающим плачем.
— Нет с тобой покоя, Ру́ся. Зачем смеялась — гости же, — опечалилась хозяйка. — Прекращай свои выходки.
— Странно это всё, — прошептал Третьяк. — Сама мала, а ведёт себя, будто старше всех.
— На полатях спать будете, там постелено, да и печка натоплена. Чую, недоверчивые вы, так хоть в сапогах не лезьте. Мы внизу на лавках спать будем.
Тут почувствовал Третьяк, что устал. За еду отблагодарил, скинул сапоги и наверх полез, за собой Елисея потащил. В чём были, в том и легли. Только чудились им сквозь тихий шёпот девичий завывание бури и плеск ручья.
— Старшего я с собой возьму, а младшего на тебя оставлю, — услышали ушкуйники Яськин голос и уснули крепким сном.
* * *
Встали утром воины, а хозяйка с русой за столом сидят, смотрят друг на друга, вздыхают. Голбешник рядом на полу развалился, нож в тряпицу заворачивает да пофыркивает — видно, сердится, что не выходит как хочется.
— Встали? — спросила хозяйка.
— Встали, — ответил Третьяк, с печи слезая.
— Вот и ладно. Как откушаете, к озеру все пойдём. Мы с тобой к кузнецу, а Руска с Елисеем воды нанесут.
— Будь по-твоему, — согласился старший.
Накормили их сытно де́вицы. Стали в путь собираться. Из избы вышли, через лесок прошли, до озера добрались. А озеро будто бескрайнее, словно в небо переходящее. На берегу столб огромный, как бревно для избы. Столб цепями толстыми обмотан, цепи те замками скованы, да через всю гладь водную тянутся. У берега плот к одной из цепей прикреплён. Взошли на него Яська с Третьяком. Постояли немного — и напряглись цепи, сами собой заходили. Не успел ушкуйник опомниться, как поплыли. Перекрестился воин, снова за крестом потянулся. Вздохнула девонька.
