Ноэля на бок оказалось непросто, но Мишель справился самостоятельно. Когда взору лекаря открылась спина больного, лекарь печально покачал головой. Ещё небольшие, но уже заметные тёмные язвы начинали расползаться по телу мужчины. Закончив осмотр, Мишель ополоснул руки и, развернувшись к присутствующим, сухо констатировал:
– Чума.
За спиной старосты раздался испуганный вздох хозяйки. Крепче обхватив руками дитя, женщина прижала его к груди и заплакала.
– Месье Ноэля нужно доставить в город в ближайший лазарет, – объявил Мишель. – Пустых надежд не даю, но болезнь ещё не достигла необратимых последствий. Вероятность выздоровления крайне мала, но всё же есть.
– Никуда он не поедет! – яростно заявил Лабьер. – А вы убирайтесь отсюда! Мы не нуждаемся в ваших советах, месье лекарь. Подите прочь и не возвращайтесь!
Староста, не слушая доводы лекаря, бесцеремонно вытолкал его за дверь.
Этой же ночью Мишель, сложив руки на груди, стоял на тропинке, ведущей в деревню.
Отправив Сезара обратно в город, юноша решил задержаться. «Здесь точно что-то не так. И я хочу понять, что именно», – прищурившись, думал Мишель. Пока парень раздумывал, как незаметно проникнуть в деревню, от ближайшего дома отделился тёмный силуэт. Присмотревшись, Мишель узнал старосту Жана Лабьера. Мужчина, держа в руках какой-то свёрток, не оборачиваясь, двигался в сторону ночного леса. Недолго думая, Мишель отправился следом за ним.
Долго плутая меж деревьев, ловко обходя колючие кустарники и топкие низины, Жан Лабьер вышел на маленькую, необычайно ровную поляну. В самом центре, освещаемая лунным светом, стояла небольшая каменная статуя. Мишель, прятавшийся за ближайшими зарослями, сумел рассмотреть лишь странное надломленное лицо статуи и песочные часы, лежавшие в её руке. Подле каменного постамента стоял большой, обтёсанный сверху валун. Повернувшись лицом к статуе, староста прошептал какие-то слова, похожие на молитву, поклонился и подошёл к валуну. Мужчина опустил на холодный камень принесённый свёрток в сером одеяле.
И только сейчас, в лунном свете, Мишель наконец понял: «Это же младенец. Ребёнок Ноэля!» Меж тем Жан Лабьер достал из-за пазухи нож и, подняв его над головой, тихо зашептал:
– Через смерть к бесконечности…
Ребенок, предчувствуя опасность, заворочался на твёрдом камне и зарыдал. Блеснуло лезвие, устремившись к крошечному тельцу.
Мишель больше не мог оставаться безмолвным свидетелем. Выскочив из своего укрытия, Мишель бросился на Лабьера. Не ожидавший нападения, мужчина растерялся и, выпустив из рук нож, повалился на землю. Не давая ему подняться, Мишель придавил старосту коленом.
– Что ты творишь, безумец! – закричал юноша. – Это же младенец!
Сопротивляясь и отталкивая от себя Мишеля, Лабьер в отчаянии повторял:
– Пусти, пусти! Ты не знаешь, что делаешь!
– Знаю. Спасаю ребенка от душегуба!
– Тебя не должно было быть здесь. Ты чужак! Ты ничего не знаешь! Ты прогневаешь его, он отвернется от нас!
– О ком ты говоришь? – злясь, спросил Мишель.
Ответить Лабьер не успел. За спинами мужчин зашелестели листья кустарника, и меж деревьев мелькнула чёрная тень. А в следующую секунду неподвижная статуя раскололась на части, словно поражённая молнией.
– Нет! Нет! Что ты наделал! – в ужасе завопил сельский староста. На его суровом лице блеснули слёзы, и Лабьер зашёлся в диком неудержимом рыдании.
– Ты погубил нас, всех нас. Он… – мужчина обернулся к статуе, – даровал жизнь и здоровье даже тем, кто был на пороге смерти. Но за всё нужно платить. Любая жизнь должна быть оплачена смертью.
Староста с огромным трудом взял себя в руки. Отпихнув от себя лекаря, он встал и, пошатываясь, побрел в деревню.
Подхватив на руки крошечное дитя, о котором забыл Лабьер, Мишель направился следом. Дойдя до дома Ноэля, лекарь постучал в дверь. Она распахнулась, на пороге стояла мать младенца, встревоженная и заплаканная. Увидев Мишеля и живое дитя, женщина дрогнула. Но, вопреки ожиданиям лекаря, тихий плач сына не обрадовал мать. Покачав головой, она подняла на Мишеля испуганные, красные от слёз глаза.
– Он не принял наш дар? – обречённо спросила женщина.
– Так вы отдали ребёнка добровольно? – негодовал лекарь. – Собственноручно обрекли дитя на смерть?! Что за чудовищные нравы в вашей деревне?!
– Вы не понимаете, – тихо прошептала супруга Ноэля. – Это плата за жизнь.
– Я уже это слышал, – рявкнул Мишель, – но в моём понимании ни одна мать не принесёт в жертву ребёнка, какой бы ни была причина.
Женщина тяжело вздохнула и забрала дитя из рук лекаря. Мишель больше ничего не спрашивал, видя, что силы почти полностью покинули супругу Ноэля. Её и без того худое тело, казалось, стало ещё меньше. Известие о том, что жертвоприношение не состоялось, будто совершенно раздавило её. Не желая больше иметь ничего общего с людьми из этого селенья, Мишель, развернувшись, побрёл в город, где в трактире его возвращения ждал Сезар.
Видение снова изменилось, и перед внутренним взором Мадлен вновь предстал Нострадамус, склонившийся над своим дневником. Он писал:
В ту деревню я больше не возвращался, хотя мы с Сезаром и провели ещё некоторое время в городке неподалеку. Мы уже собирались уезжать, когда до нас дошли печальные известия. На следующую ночь после происшествия в лесу скончался Ноэль, успев заразить чумой старших детей. Четверо его сыновей, быстро сгорев, ушли вслед за ним. В деревне вспыхнула эпидемия чумы. Убитая горем супруга Ноэля, схоронив детей, решилась бежать прочь из селения вместе с младшим сыном, спасенным Мишелем. Женщина уехала в ближайший портовый город. Но, не имея средств к существованию, она превратилась в одну из нищенок, скитавшихся по улицам в надежде на милостыню. Там, в переулке, в одну из тёмных ночей умер от голода её последний сын. Эти новости повергли меня в ужас. Не проходило и дня, чтобы я не думал о том, что сотворил. Мне стало казаться, что, позволив Лабьеру принести дитя в жертву, сохранил бы жизнь его родителям и старшим братьям. И лишь тогда я понял ту печаль, что горела в глазах несчастной матери, когда я принёс ей её спасённое дитя. Эта история убедила меня в том, что кем бы ни было то существо, требующее кровавой дани, оно действительно защищало деревню от болезни. А значит, могло помочь и мне избавить мир от чумы. И тогда я пустился на его поиски…
Видение далёкого прошлого уступило место настоящему. Заморгав, Мадлен потеряла очертания комнаты деда и вновь оказалась в своих покоях. С удивлением девушка опустила глаза на дневник Нострадамуса. «Невероятно! Дедушке удалось поместить в эту книжицу все свои воспоминания, что приведут меня к разгадке его предсказания. Оказываясь в прошлом, я будто проживаю его жизнь и знакомлюсь с человеком, о встрече с которым мечтала
