в соответствии с сексуальной подоплекой, которая просматривается на протяжении всей пьесы.
Сфинкс. Итак, загадка: кто ходит на четырех ногах утром, на двух – днем и на трех – вечером?
Эдди. Мужчина! На заре своей жизни он опирается на все четыре конечности, в расцвете дня, будучи молодым, стоит на двух ногах, а вечером, возбужденный своей женщиной, отращивает третью ногу.
Сфинкс. Ублюдок, ты воспользовался уловкой, чтобы решить головоломку[280].
Однако в конце концов правда о происхождении Эдди всплывает наружу. Он путешествовал со своими настоящими родителями по Темзе, когда корабль подорвался на забытой немецкой мине (поистине «роковое» совпадение), однако ребенок выжил, и его подобрала пара – будущие «родители». Когда Эдди узнает обо всем, это не приводит его к кульминации – самовредительству. Беркофф так пишет в предисловии к пьесе:
В работе над «современным» Эдипом мне нетрудно было найти соответствующие нашему времени параллели, но, дойдя до «ослепления», я остановился, поскольку в моей версии не имело бы смысла, учитывая не склонный к фатализму характер Эдди, принуждать его к подобному акту самоненавистничества – если бы только я не решил слепо подражать оригиналу.
В своей заключительной речи (тут нельзя не вспомнить монолог Молли в финале «Улисса» Джеймса Джойса) Эдди торжествует – он испытал экстаз после секса со своей матерью, чье тело опробовал с двух разных сторон.
Мы не раз подчеркивали тот аспект мифа об Эдипе, который связан с интеллектом, с решением задач. Одна его грань – та, что подведет наш разговор к концу, – заслуживает особого внимания: связь с арифметикой. Эдип разгадывает головоломку Сфинкс, понимая, что одно и то же существо передвигается и на четырех ногах, и на двух, и на трех. В кульминационный момент драмы Софокла хор приходит к выводу, что множество поколений смертных равны нулю[281]. Загадка личности Эдипа сводится к «уравнению», в котором один человек становится эквивалентом шайки разбойников. Любопытно, что в процессе анализа нашего восприятия мифа мы натыкаемся на интересный новый поворот в этой ассоциации с числами. Знаменитая песня об Эдипе, написанная чрезвычайно талантливым американским сатириком и композитором XX века Томом Лерером, заканчивается так:
Будь с матерью ласков и добр, непременно болтай о погоде,
Купи ей конфет и цветов иль шляпку по новой моде,
Но лучше бы ты прекратил потакать сыновьей природе,
Один заковыристый комплекс иначе рискуешь поймать:
Эдип – это вам не шутка,
По мне, так уж лучше утку,
Чем мать, уложить в кровать.
Возможно, это не совпадение, что среди прочих достижений Лерера числится и его превосходное умение считать, ведь он читал лекции по математике в самых престижных университетах Соединенных Штатов.
Глава 6. Суд Париса
В романе Агаты Кристи «Смерть лорда Эджвера» у Джейн Уилкинсон, бывшей жены упомянутого в заголовке одиозного лорда, кажется, есть железное алиби на то время, когда он был заколот: все ее знакомые из числа гостей подтверждают присутствие Джейн на ужине, который проходил в момент совершения преступления. Однако случайное происшествие ставит это алиби под сомнение. Один из тогдашних гостей, Дональд Росс, некоторое время спустя оказывается вместе с Джейн на ланче. Когда в беседе речь заходит о Парисе, троянском царевиче, Джейн неверно понимает собеседника, решив, что он подразумевает главный французский город, столицу моды и развлечений[282], хотя еще недавно на ужине она со знанием дела рассуждала о Гомере и греческой мифологии. Озадаченный этим несоответствием Росс намеревается поделиться своими подозрениями с Эркюлем Пуаро, но погибает, прежде чем успевает сделать это. Тем не менее неутомимые серые клеточки Пуаро вскоре помогают ему открыть правду: на ужине присутствовала вовсе не Джейн, а высокообразованная Карлотта Адамс, артистка-имитатор, которой Джейн заплатила, чтобы та сыграла ее. К сожалению для Джейн и ее алиби и к несчастью для интеллигентной и просвещенной Карлотты (которую Джейн тоже убила), Карлотта была осведомлена о греческих мифах лучше Джейн.
Эта маленькая, но судьбоносная деталь в сюжете Агаты Кристи строится на допущении, что отсылка к суду Париса в самом деле могла быть непонята в 1933 году, когда роман вышел в свет. Подобные пробелы в образовании, несомненно, еще более характерны для нашего времени. И все же cуд до сих пор считается легендарным сюжетом, даже если отдельные смыслы, присущие древнему контексту, позабыты. История эта повествует о дилемме, вставшей перед троянским царевичем Парисом: ему пришлось выбирать, какая из трех богинь: Гера (Юнона), Афина (Минерва) или Афродита (Венера) – самая красивая. Этот короткий мифологический эпизод поднимает ряд тем, фундаментальных не только для греческих и римских слушателей и читателей мифов, но и для всякого, кто размышляет о человеческой жизни.
Раздор на горе Пелион
Все началось на свадьбе смертного героя Пелея с его бессмертной невестой, морской нимфой Фетидой. Ранее на руку Фетиды претендовал сам Зевс, однако он передумал, услышав предсказание: сын, которого родит Фетида, станет могущественнее своего отца. Дабы не оказаться свергнутым собственным отпрыском, Зевс предусмотрительно отдал Фетиду замуж за смертного. При всех героических заслугах Пелея – inter alia[283], он участвовал в экспедиции аргонавтов и в охоте на Калидонского вепря – его союз с Фетидой не выглядел идиллическим, поскольку положение их было слишком разным (не говоря уже о том, что Фетида уклонялась от объятий Пелея, принимая различные пугающие формы – от огня и воды до змеи и льва). В конце концов пролегшая между ними пропасть привела к расставанию. Фетида страстно желала сделать их сына, Ахилла, бессмертным и попыталась добиться этого, испепелив его смертность в огне, однако испуганный, не понимающий, что происходит, Пелей вмешался в процесс, тем самым лишив Ахилла шанса на вечную жизнь. Фетида покинула мужа и вернулась к своим подругам-нереидам на дно морское; сын же ее остался с отцом, в юношеском возрасте снискал славу и трагически погиб в Трое. Конечно, когда дело касается греческой мифологии, нельзя недооценивать разнообразие вариантов развития событий. В конце пьесы Еврипида «Андромаха» Фетида наделяет бессмертием Пелея и предсказывает, что они будут счастливо жить вместе в подводном дворце ее отца. Однако в данном случае нас интересует свадебное торжество, а не то, что последовало за ним.
Свадьбу сыграли на горе Пелион в Фессалии – регионе, где Пелей стал царем. (Сказание о суде охватывает две горы: Пелион в центре Греции и Иду близ Трои. Горы считались особым местом, где соприкасались миры смертных и бессмертных, и события на Пелионе и Иде предполагали как раз такого рода слияние.) На Пелионе царила радостная атмосфера – да и может ли быть иначе, когда поют музы? Однако кое-что нарушало гармонию, поскольку на праздник пригласили не всех. Римский мифограф Гигин (II в. н. э.) так пишет об этом:
Говорят, Юпитер пригласил на свадьбу Пелея и Фетиды всех богов, кроме Эриды, или Дискордии [как ее называли в Риме]. Она явилась позже и, будучи не допущена к столу, через дверной проем бросила яблоко, сказав, что оно предназначается самой красивой. Каждая из богинь – Юнона, Венера и Минерва – считала, что более других достойна этого приза. Среди них разгорелся жаркий спор[284].
Эрида («несогласие» или «раздор») относилась к низшим богам, но была обворожительной и беспокойной. В своей поэме «Труды и дни» поэт Гесиод отметил двойственность ее личности. В одной ипостаси Эрида воплощала здоровый соревновательный дух, подстегивающий тех, кто жил и работал рядом, – крестьян, ремесленников, попрошаек и песнопевцев – обойти своих товарищей. Однако во второй ипостаси богиня вела себя яростно и жестоко, поскольку поощряла «порочные войны и битвы»[285]. Именно разрушительный аспект личности Эриды доминирует в мифологической традиции. В другом отрывке Гесиод говорит о ней как о матери Изнуряющего труда, Беспамятства, Голода, Боли, Битвы, Поединка, Кровопролития, Убийства, Брани, Лжи, Притворства, Спора, Беспорядка и Катастрофы. В «Илиаде» она шествует сквозь полчища воинов, сея хаос и несчастья[286]. Размышляя
