гавкнула соседская собака.
Рядом с сараем звякнули ковшиком, пролили на землю воду и негромко выругались – отец сидит на лавке, перед самоваром, на трубу которого надет старый кирзовый сапог. В бутыли с узким горлом плавают изюм и чёрные корки – готовится новая порция кваса.
”Где мой цыпленок?” – спросит отец позже, когда Лида будет крутиться рядом. Поймает дочку и посадит к себе на плечи.
– Ангел Господний, с небесе от Бога данный… – из комнаты, сквозь распахнутое окно и другую белоснежную марлю, несётся бормотание матери, прерываемое вздохами, потому что она то и дело поднимается с колен. – Господи Спасе наш, спаси и сохрани раба твоего Николая и чад его – Лидию и младенца Александра…
Лида плавно покачивается в этих тепле и заботе, пока её не выдергивает из них резкий женский голос:
– Боря, Боря, где ты, Боря?
Срабатывает и замолкает сигнализация на чьей-то машине, и Лида сначала не понимает, какому миру она сама сейчас принадлежит.
– Боря, ну Боренька же!
Нетрезвая женщина во дворе наконец находит своего Борю: то ли кота, то ли мужчину, то ли ребёнка. Лидия Николаевна приподнимает голову, и приснившийся ей деревенский полдень растворяется без остатка. Если он и был на самом деле, то восемьдесят лет назад. го
Отсветы той абсолютной любви, которая окружала её в раннем детстве, пришли от погасших звезд. Родители давно умерли. Скоро и она умрет.
В подъезде её дома пахнет кошачьей мочой, в лифте – человеческой, но в спальне так свежо и тихо, что даже не верится, что по другую сторону дома шумит Кутузовский проспект. Кап-кап… Это вода на кухне.
”Надо сказать Серёже, чтобы прокладки заменил в кране”, – который раз напоминает себе Лидия Николаевна, осторожно переворачиваясь на другой бок. Она гладит пушистый шерстяной плед: «Мягкий», – и прислушивается к своим внутренним ощущениям. Ничего не болит, вот только ноги замёрзли.
Она уже не помнит, откуда пришла привычка мысленно перечислять первые три вещи, которые в данный момент слышишь, чувствуешь, видишь. В молодости эта игра казалась простой, но сегодня Лидия Николаевна всё хуже справляется. Эх, старость… Ты снова беспомощен, как в младенчестве, но уже ни у кого не вызываешь умиления или желания понянчить.
Перед глазами её лет десять как висит узорчатая занавеска, скрывающая картину мира. Занавеска эта потихоньку разрастается, и теперь лишь по периметру мелькают размытые образы, в которых Лидия Николаевна с трудом различает предметы и лица. Сдвинуть бы занавеску эту или разорвать на кусочки.
Но Серёжа сказал, что такая слепота и в Англии не лечится. Витамины, зелёные овощи, отсутствие стрессов – вот всё, что врачи предлагают.
Лидия Николаевна нащупывает на тумбочке будильник, подаренный ей собесом – опять поставила его вверх тормашками! – нажимает на кнопку, и будильник буратиньим голосом объявляет время.
”Полдня проспала! Что ночью-то делать буду?” – ужасается старуха, ногой находя тапочки. Она заплетает свои растрепавшиеся седые космы в тощую косицу, с привычной ловкостью скрепляет прическу старым обувным шнурком, застегивает на все пуговицы просторную байковую рубашку, донашиваемую после покойного мужа, и плетётся на кухню.
Поужинав позавчерашним супчиком, сваренным из замороженных овощей, Лидия Николаевна лезет в хлебницу, где обычно хранятся сладости, и ничего там не обнаруживает. Даже её любимые мятные пряники закончились. Серёжу попросить? Занят он: работа, семья. Его Люси такая милая и по-русски прекрасно говорит, при каждой встрече обнимает старуху. Грудь у англичанки большая, мягкая, шея пахнет цветочными духами. Пусть у Серёжи в семье все будет в порядке и малышка их растёт здоровой…
Лидия Николаевна низко склоняется над столом, медленно проводит по нему кончиками пальцев – в последние годы они стали очень чувствительными – и сметает крошки хлеба в ладонь. Точно так же делала много лет назад её мать. Лидия Николаевна, которая всю жизнь отталкивала от себя простонародные манеры, в старости стала похожей на мать, хотя уже не осознает этого. Да если б и осознала, не стала бы ничего менять. Она снова свободна в словах и поступках, как малый ребенок.
Собрав крошки, старуха протирает стол потемневшей страшненькой губкой. Дочь несколько раз выбрасывала эту губку, но Лидия Николаевна неизменно достает её обратно. «Поразбрасываетесь», – ворчит она не столько на дочь, сколько на все эти новые, народившиеся после войны поколения, не знаюшие настоящих лишений.
Помойное ведро под раковиной выложено мусорным мешком. Дочка радуется, что мать начала использовать пластиковые мешки вместо газет – ведь они стоят сущие копейки. Не замечает Света, что мешок этот – несъёмный.
Лидия Николаевна включает воду и начинает греметь тарелками, подбадривая себя пением. Голосок у неё серебристо-звонкий, словно у девушки, и в этот момент она похожа на пичугу, которая суетится в клетке. Скоро этот шум и грохот сменятся стуком массажного коврика в спальне. Ничто не должно нарушать однажды заведённый порядок.
Раздаётся телефонный звонок, но Лидия Николаевна не спешит к аппарату. В это время дня ей обычно надоедает соседка, женщина многословная и недалёкая, все разговоры которой – об очередной склоке в магазине да о чужих невоспитанных детях и собаках.
Недавно до Лидии Николаевны донесли сплетню, что соседка хвалится во дворе, как опекает одну слепую бабулю – это её, значит.
– Без опекунов обойдёмся, – обиженно объявляет Лидия Николаевна надрывающемуся телефону. Он не умолкает, и она раздраженно снимает трубку. На другом конце провода раздается незнакомый робкий голосок, но Лидия Николаевна голосам и голоскам больше не верит.
Вокруг полно желающих облапошить пенсионерку. В прошлом году она своими собственными руками вынула из-под перины и отдала мошенникам тысячу долларов, думая, что спасает попавшего в аварию Серёжу.
– Ну говорите, говорите же! – строго приказывает старуха в трубку.
Девушка испуганно замолкает, потом всё же набирается смелости.
– Лидия Николаевна, здравствуйте, я – внучка Аси Грошуниной… Вы должны помнить. Вы ведь в юности были Семилетовой? У вас голос такой молодой, даже не верится…
– Только голос и остался, – обрывает старуха надоевший ей комплимент.
Девушка приехала из северного городка и снимает угол неподалёку от ВДНХэ. (Именно так и сказала, инопланетянка – не ВДНХа, а ВДНХэ). У неё совсем нет знакомых в Москве. Кроме Лидии Николаевны.
– А мы разве знакомы? – с московской жестокостью спрашивает старуха.
Но девочке достаточно произнести всего одно имя из далекого прошлого —«Лижбэ», чтобы Лидия Николаевна сразу подобралась и помолодела.
– Неужели Ася жива? – она вдавливает трубку в ухо, чтобы не упустить ни слова.
– Бабушка умерла, в ка.... – голосок пропадает, на линии начинается треск, связь обрывается.
Лидия Николаевна задумчиво
