от него зависит и все на него рассчитывают. Это был как раз такой день, когда надо было, скажем, написать письмо (подпись — Кролик), день, когда следовало всё проверить, всё выяснить, всё разъяснить и, наконец, — самое главное — что-то организовать.
В такое утро непременно надо было забежать к Пуху на минутку и сказать:
«Ну что ж, отлично, тогда я передам Пятачку», а затем заскочить к Пятачку и сообщить: «Пух считает… но лучше я сначала загляну к Сове». Начинался такой, как бы вам сказать, командирский день, когда все говорят: «Да, Кролик», «Хорошо, Кролик», «Будет исполнено, Кролик» и вообще ожидают дальнейших распоряжений. Кролик вышел из дому и, принюхиваясь к тёплому весеннему ветру, размышлял о том, с чего начать.
Ближе всех к нему был дом Кенги, а в домике Кенги был Ру, который умел говорить: «Да, Кролик» и «Хорошо, Кролик», пожалуй, лучше всех в Лесу; но, увы, в последнее время там безотлучно находился ещё один зверь, — непослушный и неугомонный Тигра. А он, как известно, был такой Тигра, который всегда сам лучше вас всё знает, и, если вы говорите ему, куда надо идти, он прибегает туда первым, а когда вы туда доберётесь, его и след простыл, и вам даже некому гордо сказать: «Ну вот, мы у цели!».
— Нет, к Кенге не надо, — задумчиво сказал Кролик, подкручивая усики. И желая окончательно удостовериться в том, что он туда не идёт, он повернулся налево и побежал прямёхонько к дому Кристофера Робина.
«Что ни говори, — твердил Кролик про себя, — Кристофер Робин надеется только на меня. Он, конечно, любит Пуха, и Пятачка, и Иа, я — тоже, но у них у всех в голове опилки. Это ясно. Он уважает Сову, потому что нельзя не уважать того, кто умеет написать слово СУББОТА, даже если он пишет его неправильно, но правильнописание — это ещё не всё. Бывают такие дни, когда умение написать слово СУББОТА просто не считается. А Кенга слишком занята Крошкой Ру, а Крошка Ру слишком маленький, а Тигра слишком непослушный, так что, когда наступает ответственный момент, надеяться можно на меня. Я пойду и узнаю, в чём ему нужно помочь, и тогда я ему, конечно, помогу. Сегодня как раз день для таких занятий!
Он весело перескочил на другой берег реки и вскоре оказался в районе, где жили его Родственники и Знакомые; сегодня их было, кажется, ещё больше обыкновенного. Кивнув одному-другому Ежу (поздороваться с ними за руку было, понятно, некогда), небрежно бросив «Доброе утро, доброе утро» ещё кое-кому и снисходительно приветствовав самых маленьких словами «Ах, это вы», Кролик махнул им всем лапкой и скрылся. Всё это вызвало такое волнение и восхищение среди Родственников и Знакомых, что некоторые представители семейства Козявок, включая Сашку Букашку, немедленно направились в Дремучий Лес и полезли на деревья, надеясь, что они успеют забраться на верхушку до того, как это — что бы оно там ни было — случится, и они смогут всё как следует увидеть.
Кролик нёсся по опушке Дремучего Леса, с каждой минутой всё больше чувствуя важность своей задачи, и, наконец, он прибежал к дереву, в котором жил Кристофер Робин.
Он постучал в дверь.
Он раза два окликнул Кристофера Робина.
Потом он отошёл немного назад и, заслонив лапкой глаза от солнца, ещё покричал, глядя на верхушку.
Потом он зашёл с другой стороны и опять покричал: «Эй!» и «Слушай!» и «Это Кролик!», но ничего не произошло. Тогда он замолчал и прислушался, и всё замолчало и прислушалось вместе с ним, и в освещённом солнцем Лесу стало тихо-тихо, и потом вдруг где-то в невероятной вышине запел жаворонок.
— Обидно, — сказал Кролик, — он ушёл.
Он снова повернулся к зелёной двери, просто так, для порядка, и собирался уже идти, чувствуя, что утро совершенно испорчено, как вдруг заметил на земле листок бумаги. В листке торчала булавка, очевидно, он был приколот к двери.
— Ага, — сказал Кролик, снова приходя в хорошее настроение. — Мне опять письмо!
Вот что там говорилось:
УШОЛ. ЩАСВИРНУС
ЗАНИТ СЩАСВИРНУС
К. Р.
— Ага! — повторил Кролик. — Надо немедленно сообщить остальным.
И он с важным видом двинулся в путь.
Ближе всего отсюда жила Сова, и Кролик направил свои стопы по Дремучему Лесу к дому Совы. Он подошёл к двери Совы, позвонил и постучал; потом снова постучал и опять позвонил; словом, он звонил и стучал, стучал и звонил до тех пор, пока, наконец, наружу не высунулась голова Совы и не сказала: «Убирайся, я предаюсь размышлениям, — ах это ты!»
Сова всегда так встречала гостей.
— Сова, — сказал Кролик деловито, — у нас с тобой есть мозги. У остальных опилки. Если в этом Лесу кто-то должен думать, а когда я говорю «думать», я имею в виду думать по-настоящему, то это наше с тобой дело.
— Да, — сказала Сова. — Я этим и занималась.
— Прочти вот это.
Сова взяла у Кролика записку Кристофера Робина и посмотрела на неё в некотором замешательстве. Она, конечно, умела подписываться — САВА и умела написать СУББОТА так, что вы понимали, что это не ВТОРНИК, и она довольно неплохо умела читать, если только ей не заглядывали через плечо и не спрашивали ежеминутно: «Ну так что ж?» Да, она умела, но…
— Ну так что же? — спросил Кролик.
— Да, — сказала Сова очень умным голосом. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Несомненно.
— Ну так что же?
— Совершенно точно, — сказала Сова. — Вот именно. — И после некоторого размышления она добавила: — Если бы ты не зашёл ко мне, я должна была бы сама зайти к тебе.
— Почему? — спросил Кролик.
— По той самой причине, — сказала Сова, надеясь, что, наконец, она сумеет что-нибудь выяснить.
— Вчера утром, — торжественно произнёс Кролик, — я навестил Кристофера Робина. Его не было. К его двери была приколота записка.
— Эта самая записка?
— Другая. Но смысл её был тот же самый. Всё это очень странно.
— Поразительно, — сказала Сова, снова уставившись на записку. На минуту ей, неизвестно
