Мужчины лежат бок о бок, тесно прижатые друг к другу на многоуровневых рядах нар. Отвратительная, почти сладкая вонь такая густая, хоть ножом режь. С потолка непрерывно капает вода… Поздно вечером ко мне подошел охранник с приказом от коменданта лагеря: в тифозную больницу немедленно требовались пять санитаров; прежние заболели или умерли… Внезапная тишина; все задумались; все опустили глаза. Это сообщение — дорога к смерти, верное расставание с семьей, женой, детьми, жизнью. Никто не хотел идти. Я повторил приказ и объяснил, что этот долг выполнить необходимо. Из-за сырого тумана нельзя было оглядеть все помещение; едва можно было разглядеть лицо соседа. Можно было расслышать дыхание и стук сердец в тишине. Потом молодой парень из Судетов вызвался с нар: «Я пойду; это необходимо». Он подходит ко мне и тихо говорит, что его мать — старуха, но если ему суждено умереть, его брат скорее всего вернется с войны и присмотрит за ней. Его примеру последовали, не сказав ни слова, еще четверо мужчин. Они пошли в больницу, заменили санитаров, заболели и все пятеро умерли. Герои![147]
29
Надежда на спасение
Летом 1915 года, после нескольких месяцев долгих тяжелых переговоров, первую партию больных и раненых заключенных вывезли из России, но Пауля Витгенштейна, чье имя числилось в списке с января, среди них не было. Мать посылала ему слишком много денег, и русские, которые их перехватывали и воровали, боялись лишиться своих доходов. Тем временем двое пленных, сидевшие в Крепости с Паулем и попавшие на обмен в Омске, приехали к фрау Витгенштейн в Вену. Одного из них, капитана Карла фон Лиля, ранило в сентябре 1914 года, и когда он лежал на земле не в состоянии двинуться, вражеский солдат его искалечил: отрезал два пальца на правой руке и четыре на левой. «Этот удивительный человек, — писала Леопольдина Людвигу, — находится в прекрасном расположении духа, несмотря на то, что перенес все возможные операции, чтобы поставить протезы»[148]. Капитан фон Лиль рассказал фрау Витгенштейн, что когда он видел Пауля в последний раз, тот выглядел хорошо, был здоров и весел, что он достаточно хорошо изучил русский и может переводить газеты тем, кто не добился таких успехов, что он преподает французский бывшему однокласснику из его старой школы и что оба — и учитель и ученик — относятся к урокам очень серьезно. Леопольдина писала:
Я была невероятно счастлива, что офицеры говорили о Пауле с большим уважением и любовью и хвалили его за доброту, порядочность и преданность идеалам. Капитан фон Лиль спросил Пауля, хотел бы он, чтобы война никогда не разразилась и он не потерял руку, но Пауль ответил, что пусть все идет так, как идет. Это действительно прекрасно![149]
Когда второй офицер из Омска, лейтенант Гюртлер, рассказал фрау Витгенштейн о деньгах и о том, почему Пауля не отпустили, она подумала: «Если это действительно помеха освобождению Пауля, то можно будет найти выход из положения»[150]. Даже если бы ей удалось все устроить, это все равно заняло бы время, а в начале октября ей сообщили, что Пауля готовят не к обмену, а к переводу из Омска в другой лагерь, на юге. «Возможно, нам следует быть благодарными, — писала она Людвигу, — но поскольку мы все еще надеялись, что его в ближайшее время обменяют, мы ужасно разочарованы!»[151]
В конце месяца она получила от Отто Франца телеграмму с хорошей новостью: Пауля и еще шестерых офицеров-инвалидов отправили на обследование в Москву. «Появился хотя бы проблеск надежды!»[152]— пишет она. Конечно, оставалось достаточно поводов для пессимизма, и Гермина очень хорошо это понимала: «Обменяют ли Пауля? Я не очень-то на это надеюсь, а вот то, что мама разочаруется, будет действительно ужасно!»[153]
Медицинские комиссии для заключенных, которых готовили к обмену, были унизительны. Инвалиды, полные радужных надежд, проделывали тысячи миль из лагерей на востоке и узнавали, что они недостаточно больны, и их снова отправляли в тюрьмы, из которых только что привезли. В Казани тюремные доктора несли ответственность за расходы на обратный путь инвалидов, так что они весьма неохотно рекомендовали для обмена кого-либо вообще. Заключенные, прибывшие в Москву или Петроград, оказывались по милости беспринципных медиков-военных в царстве террора. О 108-м лазарете в Петрограде «ангел Сибири» пишет:
