мышление, разум, стирает все прошлое, все будущее, потому что в мире нет ничего, кроме этого момента. Кьяртан издает приглушенный крик, лихорадочно пытается перешагнуть через ограду, хватается за колючую проволоку, до крови порезав ладонь, пятка куда-то проваливается, и он, потеряв равновесие, падает спиной на столб ограды, больно, штанина запутывается в проволоке, и, когда Кристин подходит, он барахтается, разъяренный и обезумевший, она бросается к нему, и из горла у нее вырывается звук, что-то среднее между рыком и воем. Я застрял, пыхтит Кьяртан, чертовы брюки, она ничего не говорит, держит руки перед собой, словно она слепая или находится в полной темноте, ощупывает его тело, ищет ремень в толстой складке на животе, разминая ее, дважды нажимает так сильно, что он испытывает дискомфорт, наконец находит ремень, расстегивает его, расстегивает пуговицы, молнию, Кьяртан приподнимает зад, помогает ей, чертова спина, стонет он, затем: я свободен, будто она сама этого не видит, не видит его толстых ляжек с лопнувшими венами, оттопырившихся черных трусов, она срывает с себя майку, он мгновенно хватается за ее груди, как утопающий, она берет его раненую руку и слизывает кровь, он стаскивает с нее брюки, они катаются в траве, одновременно крича «прочь!» возящимся рядом собакам, подложи под меня свои штаны, пыхтит она, чертова трава колет попу, и на этом слове «попа» его покидают остатки самообладания, он стаскивает трусы и ложится на нее, она раздвигает ноги, он вводит в нее свой возбужденный член, она колотит Кьяртана пятками, бьет руками, издалека кажется, что они дерутся. Затем все кончилось.
Они сидели каждый на своей кочке, одевались, почти украдкой, и глубоко в душе у них обоих зародилось сожаление, сначала как слабое предчувствие, мелкая рябь на зеркальной поверхности озера, которая постепенно увеличивается, и в конце концов все озеро накрывают волны. Они попрощались, стараясь не смотреть друг на друга, поспешили разойтись в разные стороны, думая: никогда, больше никогда. Вернувшись домой, Кьяртан не смел посмотреть Асдис в лицо, Кристин усадила Петура на кухонную табуретку и медленно стригла ему волосы, иногда лаская пальцами уши, а он закрывал глаза.
Мы многого хотим, но немногое можем. Шло лето, были солнце и дождь, ветер и штиль. Я ушла бегать, говорила она, пойду прогуляюсь, говорил он, посмотрю ограды, или ничего не говорил, потому что он хозяин и не должен ни перед кем отчитываться о своих передвижениях. Он думал о ее груди и ягодицах, она — о его широких плечах, о том, как погрузит свои руки в его мягкое полное тело. Они всегда встречались в одном и том же месте, и издалека казалось, будто они дерутся.
четыре
Сначала Асдис не предпринимала активных действий.
Шли дни.
Она следила за Кьяртаном, методично и сосредоточенно, как социолог, почти уверенная в его вине, но все-таки не на сто процентов, наверное, на девяносто пять — девяносто шесть, все еще надеялась, что ошиблась, что дело в чем-то другом: в депрессии, остывшей любви, в раке. Однако все, что она вспоминала, обращаясь мыслями назад, указывало на обратное: его неожиданный интерес к пешим прогулкам, особенно в западном направлении, странное беспокойство перед уходом, он даже брился и причесывался, а возвращался всегда в каком-то непонятном настроении, то грустный, то смущенный, то сердитый, то неестественно веселый. Моменты, которые она запомнила, еще ни о чем не ведая, теперь всплывали из глубины. Глаза Кристин, когда она вскользь посмотрела на Кьяртана на празднике середины зимы, рука Кьяртана на талии Кристин на том же празднике, неестественный голос Кьяртана, когда он произносил имя Кристин, его беспокойство, когда они встретили ее и Петура в кооперативном обществе. Как же я была слепа, думает Асдис, ведь это происходило у меня на виду всю зиму, меня же волновала только учеба, вот Кьяртан и воспользовался. Асдис думает, вспоминает, ее начинает трясти от страха, горя, возможно, от ненависти, она выглядывает в окно и долго смотрит на трех резвящихся щенков, родившихся в январе, у одного из них на лбу белая звездочка, совсем как у пса с соседнего хутора.
Все одно к одному.
Уверенность возросла с девяносто шести до девяносто девяти, недостающий процент был как соломинка над бездной. Но одна соломинка еще никогда не могла долго удерживать человека от падения, падение неизбежно, пропасть притягивает. Никакой смертельной болезни, только мерзкая, грязная измена.
Измена — это значит нарушить верность своей второй половине, заниматься сексом или крутить романы на стороне, измена сродни концу света.
И теперь уже Асдис не сомкнула глаз.
Лежала и смотрела в потолок, комок неопределенности, будоражащих противоречивых чувств. Лежала и слушала глубокое дыхание Кьяртана, изредка прерывавшееся храпом. Я подам на развод, он мне противен, нет, я сама виновата, была такой эгоцентричной, такой равнодушной, вечно говорила: не сейчас, позже, завтра, перестала наряжаться для него, дома хожу неряхой. Она лежала и не могла заснуть, все окутала ночь. Я недостаточно занималась домом, заботилась о детях, всю энергию, все внимание забирала учеба, я думала только о ней, только о себе, и вот теперь за это наказана. Отношения нужно возделывать, думает она. Она лежала на спине, тяжело дышала, небо над округой такое темное. Нет, я не виновата, ну разве совсем чуть-чуть, не более, и не собираюсь винить себя ему в угоду, потому что это он меня предал, предал детей, самого себя. Это он! Или нет, я сама, сама виновата. Асдис тихо вылезла из кровати, спустилась на первый этаж, сняла синюю пижаму, стояла обнаженная в прихожей и смотрела на себя в большое зеркало. Грудь меньше среднего размера, когда-то упругая, но сейчас обвисшая, словно больше не может бодрствовать. Талия совсем плоская, мальчишеская талия, никакого изящного, возбуждающего страсть изгиба, безобразный живот, морщинистый и дряблый после трех беременностей. Она смотрела на тело, ослабленное недостатком движения, я уродина, сказала она своему отражению, никому не интересна.
Так шли дни, шли недели. Асдис колебалась между различными чувствами, была вспыльчивой, злой, старательно следила за мужем, ждала возможности исключить тот самый один процент, ждала, что соломинка не выдержит и ее примет бездна. И как-то раз Кьяртан отправился в западном направлении.
Долго занимался какими-то мелкими делами надворе, заметно беспокоился, постоянно оглядывался в сторону дома и, не увидев ее в окне из-за цветов на подоконнике, пошел. Сначала медленно, но постепенно набирая скорость, и, оказавшись среди кряжей, холмов и склонов, быстро зашагал. Он направляется к ней, думала Асдис, не отходя от окна, вдыхая аромат цветов, пока его тело понемногу
