верней!..)
казалось, весь был схвачен, словно сеткой,
ажурной симпатической разметкой
и стягиваться мог по мановенью
к дрожащему сладчайшему мгновенью…
как это было шелковисто-просто!
как предвкушалось, как беспечно зналось,
что будет все… и снова получаться,
как засыпалось!..
как было просыпаться… —
о, тихий Вседержитель наших дней!
ответь, скажи, открой и мне, и ей,
где это все теперь, где все хранится,
где этот наш последний разговор
в таком далеком марте, нет… апреле?..
ведь, был же, был же он на самом деле,
и комнатка, и вымытые окна в кипевший светом двор…
где, где, прикосновенные, мои
обличья подлинности жизни — где они?
с их драгоценным, с их мгновенным стажем?
«…я полагаю все хранится там же,
где продолжают, скажем,
жить движенья…»
«так что, — я возражал, — все где-то длится вечно?
лепной вселенский зал —
кунсткамера — витрины — формалин…?»
«не надо человеческих картин…
выходит и бессмысленно, и желчно —»
«но, если только — человек… так, значит,
только — пораженье?..»
«ты сказал…
но впрочем между „быть“ и „длиться“
есть щель, сквозняк… попробуй… —»
№ 6 («радужный» осколок «павлиний глаз»)
1300. № 6 («радужный» осколок «павлиний глаз»)
«однажды некто в долгожданном марте проснулся и застыл
как бы на старте заранее объявленного дня. но что-то
сбилось в безусловном сроке: он медлил, длил, и
складывались строки, как некогда на пире письмена:
„пунцовые розы все те же и те же цветут на восточном
ковре, я каждое утро живу на земле и вижу небо в
окне, вот легкое небо… и облачка дым. я мог бы
родиться другим…“
(— а беззаконной паузы зиянье росло, как заоконное
сиянье, как сон во сне, что снится наяву —)
…и, тихо дрогнув, сдвинулась основа случайного
опального земного, и несомненный сквознячок иного —
повел мурашки: „это я живу?…“
его сознанье медлило с ответом…
как там, в уже не страшном первом гробе, в транзитной
тьме, в преддверии, в утробе — он съеживался (маленький!)
под пледом, он бормотал, дрожа: „пустяк… сквозняк…
не будешь спать под форточкой раздетым...“;
он бормотал, но чувствовал при этом, что нечто
непонятное со светом, неладное, не должное никак — имеет
место быть — и это — знак!..
предмет терял шероховатость свойства: стакан с водой —
простейшее устройство — одно из миллионов малых сих,
опорных, подтверждающих наличье, не смеющих
терять свое обличье — вдруг стал меняться в световой
воронке: вода жила в граненом вороненке, и тот — на
соглядатая в сторонке — уже смотрел и действовал
по-птичьи: взлетел, присел, взмахнул... и вновь затих…
режим и ритм устава был нарушен, был отменен откуда-то
снаружи хлеставшим светоносным сквозняком, который
деформировал предметы, сводил на нет их тени и приметы,
и гнал — в ничто — уже порожняком»
№ 7 («лиловый» осколок)
1301. № 7 («лиловый» осколок)
«я долго смотрел на рисунок дыма,
на ломкие проволочные клубы…
(ах, если бы знать, что так ранима
и невозможно избечъ судьбы…)
…как беззаботен и как рассчитан
каждый выпад карандаша…
(нет ничего, ничего беззащитней,
чем начинающаяся душа…)
…крылья не сомкнуты — так и надо,
и как огромны глаза у той,
что — выше дома и — больше сада,
что — держит солнце одной рукой —
и пусть лекарства осадок горький,
но как же — веря! — душа поет…
нежнее брызг мандаринной корки,
в больное утро, под Новый год…»
№ 8 («голубой» осколок)
1302. № 8 («голубой» осколок)
«когда дремлешь, или спишь,
или в дудочку свистишь,
или облачком в тумане, незаметно так, летишь —
что проходит, происходит,
окружает и растет,
и, качая колыбельку,
забывает — что качает…
но струной увещеванья,
машинально продолжая
все баюкать да баюкать
то ли плачет, то ль — поет?..»
31
1303. …мучительная темная зима —
когда уже казалось,
что невозможно длить существованье,
а радио бубнило,
что сегодня — вьюга,
а завтра — наоборот — пурга,
и дни сменяли не друг друга,
а враг — врага,
и не было уже душевного запаса,
чтоб эту стужу…
и каждый выход из тепла наружу
был репетицией смертного часа —
1304. как вдруг все это сгинуло бесследно,
1305. в тартарары…
1306. обвалом светового ливня,
на жмурящиеся дворы,
победно
1307. нахлынул март —
всей неуемной прорвой, всласть, горячий —
1308. …давно проснувшийся Крыыл
лежал и безотрывно
1309. смотрел, как чуть подрагивает «зайчик»
на радужном стекле его любимой вазы…
1310. «а день-то, в точности, как тот,
«павлиньеглазый»…
сейчас начнется фокус с вороненком,
что будет очень мило…»,
1311. но ничего, однако, не происходило;
1312. и Крылка продолжал лежать,
бог весть, где мыслями блуждая…
1313. «…послушай, птица… я хочу понять…
мне иногда так страшно,
мне кажется, что я тебе совсем-совсем чужая —
твой взгляд… он иногда такой тяжелый…
ой, Крыыл, смотри!.. ну, совершенно арапчонский желудь…
такими
бывают детки в зимних шапочках и
на ум приходит
