В 1787 году Екатерина считает себя неуязвимой. Безбородко пишет: «Без позволения России ни одна пушка в Европе выпалить не смеет». Замечательное свидетельство этого русского ощущения вседозволенности – большое путешествие к берегам Черного моря, которое Потемкин организует для императрицы. Какое дерзкое предприятие! Екатерина II везет с собой на лошадях, затем на кораблях всю аристократическую, военную и литературную элиту Европы. Они спускаются по Днепру. В Каневе императрицу и ее гостей приветствует польский король. Затем к ним присоединяется Иосиф II. Кортеж проезжает под триумфальной аркой, где написана фраза: «Это – дорога на Византию». Затем триумфальное шествие по Крыму и прибытие в Севастополь – крепость, откуда русский флот за 30 часов мог достичь Константинополя! Граф де Сегюр говорит императрице: «В Севастополе Вы завершили то, что Петр Великий начал на Севере». Если от этой замечательной эпопеи в истории остались прежде всего «потемкинские деревни», то реальность была совсем иной. В Севастополе обосновался русский флот, Иосиф II и Екатерина на берегах Черного моря демонстрировали дружеские отношения, а Порта сделала отсюда вывод о невозможности ждать долее, убежденная, что Россия снова захочет устроить демонстрацию своей силы. В результате Порта решила упредить нападение.
В июле 1787 года разворачивается уже известный сценарий. Русскому представителю в Константинополе Булгакову передан ультиматум, требующий вывода войск из Крыма. После отказа Булгаков вызван в Сераль, арестован и заключен в Семибашенный замок, как совсем недавно Обресков. Несколько дней спустя турки нападают на два русских корабля. Россия отвечает объявлением войны. Все повторяется. Вскоре король Швеции вспоминает, что связан с Турцией договором, и, предъявив Санкт-Петербургу знаменательный ультиматум (шведское посредничество в русско-турецком конфликте, отмена аннексии Крыма и другие менее значимые требования), в свою очередь, атакует русские силы в Балтийском море и Финляндии. Пушки гремят на подступах к русской столице, где Екатерина чувствует себя в опасности. Она думала, что может рассчитывать на помощь австрийского союзника, но тот колеблется, ведет себя вяло и в итоге заключает сепаратный мир, бросив Россию на произвол судьбы безо всяких церемоний. Возникает угроза вступления в игру Польши. Пруссия поддерживает Турцию, обещает военную помощь Швеции, угрожает Дании и отправляет войска в Курляндию. Остается Англия, также представляющая опасность, поскольку Фридрих-Вильгельм, наследник Фридриха II, накануне конфликта сблизился с Англией, что могло означать совместные англо-прусские действия против России. Питт предлагает отправить английский флот на Балтику. Воронцов ведет в Англии кампанию с целью изменения общественного мнения, и с помощью депутата Фокса ему удается снизить напряженность.
А Россия между тем оказывается в очень трудном положении. Как во времена первой турецкой войны, она сталкивается с серьезными внутренними проблемами. Урожай выдался скудным, и страна находится на грани голода, за этим следуют беспорядки и местные бунты. Вдобавок турки, восстановившие свои вооруженные силы, очень агрессивны. Они также могут рассчитывать на европейских союзников, раздраженных русской заносчивостью. Король Пруссии пытается мобилизовать Англию. Ситуация выходит из-под контроля, вспыхивает конфликт между Данией и Швецией, и Англия вступает в него на стороне Густава III. Несмотря на эту сумятицу и значительные потери, Екатерине II в конечном счете удается выйти из конфликта, заключив договоры со Швецией (Варельский договор от 14 августа 1790 года) и с Турцией (Ясский договор от 29 декабря 1791 года). Проявив в таких обстоятельствах необычайную изворотливость, Безбородко сумел добиться мира. Но Россия заплатила за это определенную цену. В Швеции – согласившись с утратой статуса гаранта конституции, а значит, и средств манипулировать страной. В Турции ей пришлось отказаться от «греческого проекта» в обмен на окончательное признание аннексии Крыма. Смерть Потемкина в момент мирных переговоров облегчила задачу Безбородко, получившего свободу в принятии решений. Несмотря на то что мир обошелся дорого, Россия могла радоваться: за ней было закреплено ее место на Черном море.
В заключении русско-турецкого мира, спасшего Екатерину II, ключевую роль играла Франция, хоть уже и не Людовик XVI. Вспыхнувшая французская революция не дала королю вмешаться. Екатерина II, возмущенная этими событиями, казавшимися ей хаосом в чистом виде, а также слабостью короля, которому следовало бы, писала она, «рассеять этот сброд», видит, что не может рассчитывать на Францию. Но французские эмигранты, такие, как граф де Ланжерон и герцог де Ришелье, приезжают сражаться вместе с русскими войсками. А граф де Шуазёль-Гуфье, который тогда представлял Францию в Константинополе, передает ей ценную информацию о положении в Турции, позициях различных государств и убедит великого визиря заключить мир.
По окончании войны Екатерина очень быстро столкнется со своей постоянной проблемой – Польшей. Но прежде она должна осознать всю степень перемен, произошедших во Франции, и последствия, которые они будут иметь для европейского порядка. Этот вопрос не был второстепенным, поскольку Франция всегда занимала в мыслях императрицы особое место. Поклонница французской культуры, энциклопедистов и Просвещения, она считала Францию примером, а отношения с ней – приоритетной целью. Мечты о том, чтобы заключить союз с Францией, добиться от нее признания России как равной, никогда не давали ей покоя.
В 1786 году со смертью Фридриха II, казалось, настало время для сближения с Францией. Враждебное отношение к России преемника Фридриха подтолкнуло ее повернуться к Версалю, учитывая, что граф де Сегюр неоднократно уверял императрицу в общности взглядов Версаля и Петербурга на многие вопросы. Говоря об англо-голландско-прусском союзе 1788 года, он выступал за уравновешивающий его союз Версаля, Петербурга и Вены. Людовик XVI внимательно отнесся к этому проекту, но препятствием служил прежде всего польский вопрос. До начала всяких переговоров Версаль требовал восстановления целостности Польши и к тому же выдвигал оговорки относительно Турции. Поскольку Екатерина не хотела уступать с Польшей, король решил отложить проект до более благоприятных времен. Французскую сдержанность несложно понять, если принять во внимание тот факт, что дискуссии разворачивались в самый разгар русско-турецкой войны и Версаль опасался, как бы соглашение с Россией не ослабило его связи с Турцией. Россию же, напротив, совпадение во времени войны и франко-русских переговоров побуждало добиваться прогресса в этом направлении, и отсрочка проекта Францией показалась ей особенно оскорбительной. Стало очевидно, что интерес Франции к России не выдерживает никакого сравнения с ее интересом к Турции. И снова Россия столкнулась с политикой «восточного барьера» и недооценкой своей значимости. Во всяком случае, императрица восприняла это именно так, что способствовало формированию в ее глазах негативного образа христианнейшего короля, хотя начало его царствования ей понравилось. Недоверие к Франции и ее государю, зародившееся в дореволюционный период, затем еще более усилит враждебные чувства Екатерины. Однако императрица пыталась понять происходящее во Франции в период революции. Она с большим вниманием следила за конфликтом короля и парламента. Она также считала, что Англия несет ответственность за французский внутренний кризис, который она ускорила, помешав Людовику XVI организовать европейскую систему, противоречащую английским интересам. Екатерина думала даже, как свидетельствует ее секретарь Храповицкий в своем дневнике, что открытый франко-английский конфликт позволил бы Людовику XVI преодолеть внутренние проблемы. Но так как войны не случилось, произошло взятие Бастилии со всеми вытекающими последствиями. В тот момент императрица уже убедилась, что христианнейший король не в состоянии справиться с происходящим. Однако в течение недель, предшествовавших роковому для монархии 14 июля, она не раз выражала королю свою солидарность. Смерть дофина Людовика-Жозефа через 11 месяцев после смерти принцессы Софи глубоко ее тронула, как бабушку, чрезвычайно привязанную к собственным внукам. Когда дофин умер, она добавила к дружескому, почти сестринскому посланию, адресованному королю, эффектный жест – заставила свой двор носить траур. Невозможно было нагляднее показать, что, при всех оговорках, между обоими монархами существуют тесные узы. Тем не менее с 14 июля она осознала масштаб событий. Ее посол в Париже Симолин пишет ей: «Королевская власть сметена». Симолин понял, что, хотя король еще остается на свободе, монархии божественного происхождения, концепции королевской власти, разделяемой Екатериной II, во Франции больше нет. С этого момента императрица строго судит Людовика XVI: «Зачем нужен такой король? Он пьян и под влиянием неизвестно кого». Она пишет Гримму о своих горьких чувствах: «Что это за французский король? Почему Франция, просуществовавшая 800 лет, исчезла, уступив место французам?» Она задается вопросом: «Может ли сапожник управлять государственными делами?» Но главное, с самого начала революционных событий Екатерина II горячо принимает всех французов, чувствующих для себя опасность. Она предлагает графу де Сегюру, который должен вернуться во Францию по окончании своей миссии, отказаться от этой мысли в пользу мира, царящего в России. Она также беспокоится о судьбе русских, оставшихся во Франции, приказывая им вернуться на родину. Некоторые детали, связанные с бегством королевской семьи, подтверждают мудрость ее распоряжений. Ферсен нанял для короля и его близких дорожную карету (берлину) на имя баронессы Корф, вдовы русского офицера, погибшего в Турции, которая переехала во Францию и одолжила свои документы мадам де Турзель, гувернантке королевских детей. Он также сумел достать для беглецов русские паспорта. Когда королевскую семью задержали в Варенне, обнаружение этих паспортов вызвало громкий скандал. Симолина вызвали к представителям новой власти, обвинившим его в «проявлении солидарности с тиранами». Разумеется, Екатерина II чувствовала себя солидарной с преследуемым королем, но она выразила сожаление, что ее представитель оказался замешан в скандале, который вынудил его оправдываться перед «сапожниками и адвокатами»: «С такими людьми не разговаривают». Несмотря на сочувствие, Екатерина осуждала слабость короля. 14 сентября 1791 года, когда король соглашается с конституцией и приносит присягу парламенту, императрица выходит из себя и пишет Гримму. Назвав поведение короля «трусостью», она добавляет: «Можно ли помочь такому человеку?»
