Все случилось слишком неожиданно.
— Вольную честь по чести оформим, — сказала я Селифанычу и Никанору Ильичу. — Если кто из крепких и уважаемых мужиков в свидетели желает — милости просим.
Чтобы не откладывать, вернулись в избу сотского, позвали писаря, и он быстро настрочил отпускную грамоту на старосту с женой. Никанор Ильич напомнил, что ее будет нужно зарегистрировать в уезде, и сам же подсказал, к какому чиновнику лучше обратиться, чтобы операция оказалась максимально недорогой. Местный шериф не скрывал радости, что преступный инцидент на подведомственной территории разрешился без судебных последствий, поэтому писарь работал бесплатно. А еще было подтверждено, что когда мне понадобятся рабочие руки, то в Покровском нанять людей можно, и сотский порекомендует кого.
Уф. Дело сделано, можно и домой. Я уселась в собственный возок. Еремей устроился на козлах, предварительно уложив заначку Селифаныча как следует за пазуху, Алексейка вскочил на запятки.
Лошади шли шагом. Здесь и сейчас у небогатых дворян их принято было беречь. Въезжая в Покровское, я высматривала злодеев, а на обратном пути можно спокойно поглазеть по сторонам. Люди тут вольные, даже с первого взгляда видно — живут богаче. А еще на одном из огородов увидела подвялую после первого заморозка картофельную ботву и кучу самого картофеля на рогоже. Поздновато вроде, обычно урожай собирают в сентябре… но не мне жаловаться.
Я так удивилась, что велела остановиться и поговорила с хозяином.
— Бог в помощь. Как картошка уродилась?
— Благодарствую, барыня. Картопля-то? Неплохо, да прибыток невелик. Соседи-дураки, — это хозяин сказал чуть тише, — есть не хотят, да и в уезде не продать, разве совсем за бесценок. На зиму свалить, так померзнет. А может, и не дураки соседи-то, когда говорят — лучше бы побольше репы посадил. Ее и продать легче. Связался на свою голову, думал заработать, ан нет — один убыток, почитай. Смутил меня в ту пору немец один — засей да засей две десятины, весь урожай выкуплю. А по лету пошел спьяну купаться в пруду, да и утоп. Осталась та картопля ни к селу ни к городу.
Понятно. Хранить картошку тут еще не умеют, готовят так себе, хотя, казалось бы, чего уж проще. Да и выросла она у крестьянина по первости неровная, один клубень с яблоко, другой с виноградину. Но мне-то радость и от такой!
— Или вот, — продолжал разглагольствовать мужик, — свеклу сахарную сажать. Сильно пользительный овосч! И сторговать в одно место за хорошую деньгу можно.
Я заинтересовалась. Оказалось, сосед-помещик решил завод поставить, делать свекловичный сахар. Объявил мужикам, что будет у них белую сахарную свеклу покупать.
Насчет свеклы — интересно. Что же касается картошки, то я купила все, что у мужика было в наличии, шестнадцать мешков, за вполне приемлемую цену. Телега с заплаканной Иванной, отправившейся в Голубки забирать мужа и пожитки, как раз нагнала возок. Туда картошку и забросили.
Мужики косились недоуменно. Слава чудаковатой голубковской барыни только окрепла. Но ничего, попробуют еще, какова она на вкус, картошечка с салом, не так запоют. Земля здесь, я уже глянула, для картошки самое то, просто сажать, окучивать и хранить надо правильно. И будет нам второй хлеб и первый спирт отменного качества.
Глава 26
В родном дворе нас встретили толпой — вот же диво, новость о том, что старосту с женой сын выкупил на свободу, долетела сюда быстрее нас. Наверняка кто-то из деревенских пострелят напрямки через поля и овражки примчался.
Селифан стоял у крыльца. И завидев возок, принялся еще издали кланяться в пояс. Выходило у него кривовато — уезжая на «операцию» я велела из холодной его вывести и всыпать по назначенному. Чтоб неповадно было детей бить.
Но теперь все прежние счеты закрыты. Я даже думаю, что и вражды ко мне у старосты и его женушки не останется. Потому как в моей воле было и вправду устроить им настоящую каторгу. Точнее, на нее отправить.
А я вместо того, пусть за деньги и возмещение украденного, но волю дала. Воля — это самая главная мечта крепостного, которую никакие недополученные барыши не заменят.
Если Селифан и сын его умные мужики, могут не только красть, но и работать, а потом с толком распоряжаться собранным — и без воровства не пропадут.
Ну и еще моментик. Сын-то у них не один. Еще трое в моей власти остались. Но они вроде как в кражах замечены не были, и вообще в усадьбе не наблюдались, потому как были отпущены по оброку и работали в городе. Один сапожником, другой в кабаке разносчиком, как тогда говорили — половым, а третий, по словам дворовых, самый непутевый и пьяница, золотарем подвизался в одном из окраинных кварталов Нижнего.
Так вот. Ежели начнут бывшие крепостные Селифан и Иванна против меня чего злоумышлять — их сыновья в ответе. Так что, думаю, на этом у нас мир и случится.
А на золотаря у меня отдельный расчет, с прицелом на широкие перспективы. Селитра. Волшебное слово. Порох мне даром не нужен, а вот азотные удобрения… мда, об этом позже.
Пока же стоило отпустить с богом бывших рабов и заняться своими делами. В частности, забрать сверток с богатством у Еремея и отнести его в свою каморку, в сундук под ключ.
Семьсот рублей ассигнациями — это много или мало? Смотря как прикинуть. Для большинства крестьянин — огромные деньги. Хотя есть среди них ухари, сотнями тысяч ворочают. Насколько я помню из истории, такие после того, как выкупаются на волю, быстро переписывают себя в купеческое сословие, после чего выясняется, что владели миллионами.
А для дворян? Маменька в год со всего Голубковского имения, включая запроданый прасолам урожай и оброки, меньше получала. А для Эммочки и подобных ей столичных птичек-барышень из дворянских дочерей средней руки тысяча — цена одного бального платья от модной московской портнихи-француженки. Или два от русской мастерицы, что считается поплоше и попроще, хотя шьет не хуже.
Ну а для меня? Для меня все деньги. Планов-то громадье. Наличные сразу в оборот пущу, а золото и украшения погодят до ярмарки в Нижнем. Авось там использую с особым эффектом.
Сейчас же надо было быстро распорядиться, чтобы картошку правильно рассыпали в крытом сарае на мешковине, подсушили и рассортировали по размеру. Что помельче — будет храниться в прохладе, лишь бы без опасности промерзания
