подкрепленное справкой, прозвучало убедительно. Все выжидательно смотрели на Буданова. Ивану бросилось в глаза озабоченное лицо Рудневой. Она тревожно ждала, что он скажет.
— В производстве-то вы понимаете? — с презрением выдохнул Иван и почувствовал, как кровь отхлынула от головы. Он не защищался, а нападал: атака — лучшая оборона.
— Выходит, все мы ничего не понимаем, — Голубев постучал снятыми очками по столу, — только вы один во всем разбираетесь.
Иван усмехнулся:
— А чего вы хотите? — И заговорил уверенно: — Достали справку, а хоть узнали, как в том институте работают? Я убежден, что мою деталь там делают при помощи штампа и приспособления, а я — голыми руками, без всякого оснащения. Разницу представляете? Разницу в нормах?..
Все растерянно переглянулись. Действительно, никто не знал, как там работали. Голубев повернулся к Кочкареву, желая узнать мнение заведующего мастерской. Но, к удивлению всех, Кочкарев, набычившись, молчал.
Уверов насупился. Ему всегда не нравился Кочкарев. Сейчас острее, чем когда-либо прежде, он ощутил, что Кочкарев затеял нечестную игру. Он спросил у Буданова:
— Почему же вы не изготовили приспособление? Что вам помешало?
— Категорическое запрещение Никанора Никанорыча, — ответил Иван.
— Ничего не понимаю… — Уверов пожал плечами и осуждающе посмотрел на Кочкарева. — Почему вы запретили? Человек хотел работать производительно, а теперь вы его же и обвиняете? Это же подло…
Кочкарев засуетился, собрался что-то возразить, но его перебил Прутиков.
— Если вам запретили, почему вы не обратились в партийное бюро? — спросил он официальным тоном.
Иван тоже спрашивал себя, почему он не пошел в партбюро, мучился над деталью, зря потерял время… Он же коммунист, и от него требуют ответа, как от коммуниста. На заводе он бы так не поступил. Значит, надо признать вину, но тогда волей-неволей получается, что он виноват и в остальном. А где же правда? Правда в нем самом. Все зависит от того, воспользуется он ей или упрячет в дальний тайник души, откуда ей не выбраться. Тогда что ж, правда будет лежать мертвым грузом, а ложь торжествовать? Какой же выход? «Вспомни, разве ты не разговаривал с Прутиковым, не спорил? А чему он тебя учил, какие наставления делал? Соберись с духом и все выскажи», — приказал он самому себе.
Иван поднял голову, и его глаза остановились на профессоре.
— В том, что я не пошел в партийное бюро, виноваты вы, товарищ Прутиков… — Решение принято, брошен вызов секретарю партийной организации.
Круглая голова Прутикова, склоненная к плечу, вскинулась.
— Вы думаете, что говорите?..
— Думаю, — твердо сказал Иван.
Прутиков поежился.
— Тогда в чем же я виноват? — Он в самом деле не понимал, в чем его можно обвинить. — Смешно… — через силу улыбнулся он.
Руднева с сочувствием смотрела на Ивана, стараясь понять происходящее. Иван видел, что она переживает за него, и это его подбадривало.
— Помните, — обратился он к Прутикову, — вы меня учили выполнять распоряжения Кочкарева, даже когда они неправильные, а потом уж обжаловать? Учили жить с ним в мире, не поднимать из-за пустяков шума, не надоедать вам. Я так и сделал, а теперь вы же обвиняете меня в том, чему сами учили.
— Все равно вы могли бы прийти, ничего страшного не случилось бы. Я не зверь, слава богу, не кусаюсь, разобрались бы, — снисходительно сказал Прутиков. Ему было приятно, что слова, когда-то сказанные им Буданову, не пролетели мимо.
Иван критически посмотрел на него.
— А что мешает разобраться теперь?
Действительно, ничто не мешало, и этот неожиданный вопрос смутил всех.
— Что вы его слушаете? — вдруг загремел, вскакивая, Кочкарев. Он видел, что Буданов опять выходит победителем. — Речь идет о том, чтоб быстро изготовить детали. Я даю еще два дня. Если не сделает, он мне больше не нужен, берите его, куда хотите. Я не мальчик, с меня хватит! — Побагровев, он сел.
Брови Рудневой сдвинулись.
— Буданов вам не холоп, и вы ему не князь! — не выдержала она. — Вас не устраивает его личность, а говорите — работник. Я, например, верю Буданову.
Прутиков совсем растерялся.
— Значит, то, что требует Кочкарев, невыполнимо? — неуверенно спросил он.
— В существующих условиях невозможно, — подтвердил Иван.
Надо было принять какое-то решение.
Голубев с надеждой смотрел на Прутикова, он никак не думал, что дело обернется таким образом. Кочкарев сидел с оскорбленным видом. Руднева хотела справедливости, сидела, гордо подняв голову, готовая драться до конца. Она чувствовала молчаливую поддержку Уверова.
— Я ничего не понимаю в производстве, — откровенно признался Прутиков. — Но, думаю, мы разберемся… Разберемся на партийной группе рабочих. Вы можете идти, — сказал он Буданову.
В мастерской к Ивану подлетели Ремизов и Куницын. Иван видел: не из простого любопытства. Они тревожились за него.
— Да ничего страшного! — отмахнулся он. — Кочкарев написал еще одну докладную, что медленно работаю, порчу материал.
— Что же дальше? — спросил Ремизов.
— Будут обсуждать на партийной группе.
— А нас пригласят?
— Не знаю… вряд ли…
Ремизов, волнуясь, передвинул кепку козырьком назад.
— А я все равно приду!
— Тебя не пустят, ты беспартийный, — вмешался Куницын.
— Но я комсомолец.
— Пустяки, — сказал Иван. — Обойдется. — Он не любил, когда за него хлопотали.
К нему то и дело подходили механики. Но он весь ушел в себя, до конца дня не произнес ни слова. Теперь, когда решено, что его будут обсуждать на партийной группе, он думал о справке, принесенной Кочкаревым: «Сорок пять минут… Существует ли такая норма или Кочкарев выдумал ее из головы? Не может быть! Скорее всего, существует. Во всяком случае, надо выяснить, как там работают».
В тот же день после смены он поехал в мастерскую смежного института. Она находилась недалеко. Сойдя с автобуса, увидел небольшой кирпичный дом и прочитал на нем нужную вывеску. Вход был со двора, он открыл дверь и сразу попал в мастерскую. На крайнем верстаке работал коренастый парень. Иван подошел к нему и, поздоровавшись, спросил о приборах.
— Как же, изготовляем, — охотно отозвался парень.
— Вручную? — спросил Иван, это его интересовало больше всего.
— Зачем вручную? — удивился парень. — Штампуем, гнем на приспособлении, сверлим по кондуктору.
Иван осведомился, какая норма для той детали, которую он делал.
— Сорок пять минут, — ответил парень. — А ты что интересуешься?
— Мы тоже изготовляем…
— А-а, значит, это ваш заведующий к нам приходил. — Он поднял над собой руку: — Вот какой высокий! Я раскусил его сразу: в слесарном деле не смыслит, а гонору хоть отбавляй. Прямо надоел. Вначале спрашивал, где и что в чертежах показано, потом интересовался нормами.
Буданов был рад, что о Кочкареве сложилось правильное мнение, но сейчас его интересовало другое: он хотел позаимствовать штамп и приспособление, — и попросил парня, чтоб тот одолжил
