Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
Прибывшие солдаты начали приводить себя в порядок, а один из них, по виду старший, упал на отдельно стоящую кровать и закурил папиросу. Два младших унтер-офицера сделали вид, что не замечают этого.
«Ладно, посмотрим», – подумал я и, не обращая ни на кого внимания, продолжил штудировать учебник.
Внезапно ко мне подошел молоденький солдатик и сказал, что меня зовет к себе старшой.
– Старший унтер-офицер? – переспросил я.
– Да нет, – махнул рукой солдатик, – старшой, вон лежит в кровати.
– А зачем? – спросил я.
– Как зачем, – у солдатика от испуга расширились глаза, – он же старшой, он тут самый главный.
Понятно. С первого дня столкнулся с казарменным братством-товариществом.
– Ладно, иди и приводи себя в порядок, – командным голосом сказал я и продолжил сидеть.
Солдатика ветром сдуло. Я видел, как он что-то говорил на ухо «старшому».
– Эй ты, – заорал старшой, – иди сюда, бл**ь!
В казарме стало так тихо, что летящая муха звучала бы как трехмоторный бомбардировщик.
«Без драки не обойтись», – подумал я и стал присматриваться, что мне нужно сделать, чтобы вырубить старшого и отделать его шестерок. Я уже присмотрел табурет с расхлябанными ножками, а старинные военные табуреты это не сопливые кухонные табуреточки конца двадцатого века.
Я встал и вразвалку подошел к кровати.
– Чего тебе? – спросил я.
– Сымай сапоги, – приказал «старшой».
– Зачем? – спросил я.
– Я их буду носить, а ты мои опорки наденешь, – загоготал «старшой».
Трое не самых здоровых солдат подхихикнули. Вот он голос Маяковского, что единица – это ноль, голос единицы тоньше писка, каждый сильный ему господин и даже слабые, если трое. Вот и получилось, что одна сволочь и трое шестерок захватили власть в роте, и никто не может доложить по команде, чтобы не слыть стукачом. Как в Советской армии, кто попробует бороться с неуставными отношениями, тот становится всеобщим врагом, и неуставные отношения не затихают, а расцветают. Точно такое же и советское правосудие, стоящее на защите криминала, а не законопослушных граждан.
Под взглядами чуть ли не сотни солдат я тихонько снял с правой ноги новенький юфтевый сапог с твердым и необмятым задником и новеньким каблуком, сжал в голенище в кулаке и у меня получилось оружие типа палицы, с которой я бросился на «старшого».
Прицел был точен, и я должен был ударить его по центру плохо выбритой морды, но он дернулся назад, оперся головой в прутья на спинке кровати и тут ему пришелся хороший удар сапогом по лбу. Голова «старшого» проскочила между прутьями, хотя, по идее, голова не должна была проходить. У нас в училище так было. Кровати за сто лет практически не изменились. Один наш товарищ страдал зубами и ночью как-то просунул голову между прутьями. А тут и боль прошла, и он так и заснул с головой между прутьями. Мы потом слесаря-сантехника вызывали, чтобы он распилил один прут, и вызволили бедолагу.
«Старшой» дергался на кровати и пытался разогнуть железные прутья, но у него не хватало сил на это.
– Это тебе за бл**ь, – сказал я и ударил его сапогом в район солнечного сплетения. «Старшой» охнул и затих.
– А ну тащите сюда его «шестерок», – приказал я.
Солдатская масса преобразилась. Она почувствовала во мне своего командира и защитника. «Шестерок» притащили быстро и, как я понимаю, пока тащили, выместили на них все свои обиды. Но и солдатики были не дураки, и по морде никого не били.
– Еще раз замечу, что кто-то нарушает требования Устава внутренней службы, тот почувствует на себе все прелести Дисциплинарного устава, – сказал я. – А сейчас приводите себя в порядок и готовьтесь к построению на ужин.
Солдаты разошлись по сторонам, и казарма стала жить жизнью воинского подразделения, а не арестантской команды под руководством паханов.
Я зашел в отдельную комнату взводного старшего унтер-офицера Каланчова и по его внешнему виду понял, что он все видел.
– Что теперь будет? – испуганно спросил он.
– Ничего не будет, – сказал я. – Вам, может быть, лучше перейти на нестроевую должность? Если что, то я могу походатайствовать.
– Вы это сможете? – обрадовался Каланчов. – Я был бы вам так благодарен. Вы уж там распорядитесь, а я скажусь больным. Вы ведь поддержите меня?
– Не волнуйтесь, господин старший унтер-офицер, – официально сказал я, – только как это воспримут отделенные командиры в унтер-офицерских чинах?
– Не волнуйтесь, – сказал он, – я им скажу, что вы присланы сюда на должность командира роты, и никто слова поперек не скажет. А меня называйте просто Иван Николаевич. Хорошо?
– Хорошо, – улыбнулся я. – Я кашу заварил, я и буду расхлебывать. Только суку эту из кровати не вынимайте. С ним ничего не случится, а порядок в подразделении нужно наводить.
– Кашу-то заварил я, – сознался старший унтер-офицер. – Офицеров и фельдфебеля в роте нет. Уехали на японскую и с концами. За нами приглядывает капитан Демин, но он преподаватель в корпусе и приходит не часто. Так, подписывает наши заявки и финансовые ведомости. Я думал, что солдат Кочергин будет мне первым помощником, а он оказал некоторые услуги и потом начал меня шантажировать, говорить, что у него связи в жандармерии и мне несдобровать, если я скажу что-то против него. Пойду, предупрежу отделенных. – И он вышел из своей комнаты.
В семь часов вечера, то есть по-нашему в девятнадцать часов, я построил роту учебного обеспечения перед казармой и вывел ее на плац размяться перед ужином.
Голос у меня неплохой. Командный голос появился на втором курсе училища, поэтому его было слышно во всем кадетском корпусе, который занимал сравнительно небольшую площадь практически в центре города у Никольского собора.
Сначала я прогнал роту вдоль плаца, чтобы посмотреть, что они умеют, а ходили они плоховато. Затем дал команды на повороты в движении. Это уже высшая марка командира, который умеет правильно подавать команды и руководить подразделением со стороны. Команды «нале-во», «кру-гом» подаются под левую ногу, а «направо» – под правую ногу. Солдат захватила эта игра, и они стали идти четче.
Следующая команда:
– Рота, – стук каблуков стал четче, – запевай. – Это проверка командира на управляемость подразделением, и два молодых голоса запели:
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать.
То ли дело – под шатрами
В поле лагерем стоять.
Лагерь – город полотняный,
Морем улицы шумят.
Позолотою румяной
Медны маковки горят.
Там, едва заря настанет,
Строй пехотный закипит.
Барабаном в небо грянет
И штыками заблестит.
Закипит тогда волною
Богатырская игра.
Строй на строй пойдет стеною,
И прокатится «У-р-р-р-а…»
Слава матушке-России,
Слава русскому Царю,
Слава вере православной,
И солдату-молодцу.
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать.
То ли дело – под шатрами
В поле лагерем стоять.
Я видел, что все окна спальных помещений и классов кадетов были заполнены лицами, то же самое было и в административном, вернее, учебном корпусе. Тут никак не уйти от тавтологии с учебным корпусом кадетского корпуса и путаницы с войсковым соединением в виде корпуса.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96