Ознакомительная версия. Доступно 46 страниц из 230
«Глаза мои наполнялись слезами. Особенно когда начинается концерт по заявкам и ты слышишь [зачитываемое письмо], что папочка должен вернуться, вернуться скоро, очень скоро… и за каждое приветствие надо дать по две марки в фонд “Зимняя помощь”. Кто же не даст? И с удовольствием? Никогда не жертвовала столько, как теперь. Наконец-то знаешь, на что отдаешь»[139].
29 октября 1939 г. Ирен Райц улучила момент где-то посреди вещания и быстро написала Эрнсту, что слушает передачу в надежде – а вдруг промелькнет посвящение от него. У нее имелась особенная причина ощутить хоть такую близость с ним. В то воскресенье она наконец сообщила родителям об их с Эрнстом намерении обручиться. Все прошло куда глаже, чем она смела надеяться. «Мои родители уже думали о том, и гораздо раньше, чем мы сами. Теперь мне надо самой себе уши надрать, – призналась она ему, воскрешая в памяти недели болезненной неуверенности, колебаний и письма Эрнста с призывами набраться смелости. – Почему я не поговорила с ними раньше? Что мне мешало? Все бы давно кончилось». Ирен и Эрнст собирались устроить помолвку на Рождество. Скорее всего, в это время ему могли дать отпуск, особенно если бы война вообще закончилась. Эрнст форсировал ситуацию, и празднование помолвки скоро переросло в свадьбу. Мать Ирен напоминала дочери и жениху, что она и отец Ирен поженились как раз во время Первой мировой, и посоветовала им подождать и не заводить детей до тех пор, пока тяготы войны не останутся позади. Она знала, что говорила: как и Эрнст, Ирен тоже появилась на свет в военные времена[140].
Единственной, кто возражал против планов молодой пары устроить современное светское бракосочетание в загсе, оказалась сестра Эрнста Анна, обратившаяся к Ирен с просьбой пойти в церковь, поскольку такие вещи «обычное дело для нас на селе». Но даже и на семейной ферме в консервативном протестантском Альтенбуршле с его черно-белыми фахверковыми домиками она только просила, признавая, что «каждый человек имеет право на свободную волю». Не желая удовлетворяться по военному времени невзыскательным кольцом из нержавеющей стали, Эрнст нашел в Сааре, где дислоцировалась часть, ювелира и через него сумел добыть для Ирен золотое. Они поженились в субботу, 23 декабря 1939 г., как раз перед тем, как все вокруг закрылось на Рождество. Две недели спустя Эрнст возвратился в часть[141].
После тех волнующих дней и ночей новобрачные вернулись к постоянной переписке, где сквозила общая с ее родителями обеспокоенность относительно прибытия брачного свидетельства: без него молодожены не могли начинать планировать устройство своего будущего жилья, поскольку в отсутствие документа местные власти не выдавали им разрешение на приобретение белья и скатертей. Оба искренне желали скорейшего окончания войны, мечтали о следующем отпуске Эрнста, а Ирен вновь приникала к динамику, слушая концерт по заявкам.
Позднее в том же году – искусство творит искусство – киношники сняли первый художественный «блокбастер» о войне, озаглавленный просто «Концерт по заявкам». В нем ведущий радиопередачи Хайнц Гёдике играл сам себя, а его программа служила инструментом, соединившим двух влюбленных, чей роман начался в Берлине в 1936 г., во время Олимпийских игр, но затем судьба разлучила их, поскольку герой-военный отправился выполнять свой долг, даже не успев попрощаться с любимой. Будучи пилотом германских ВВС, он должен был принять участие в секретной миссии в составе легиона «Кондор» в пекле гражданской войны в Испании. По возвращении он узнал, что Инге – так звали девушку – переехала, и не мог отыскать ее. В конечном счете, вновь находясь на фронте, но уже в настоящее время, герой отправляет письмо в «Концерт по заявкам» и просит сыграть для девушки олимпийский гимн. Инге слышит мелодию и пишет в ответ, что ее любовь к нему не угасла, несмотря на молчание, годы расставания и даже настойчивые ухаживания другого претендента на ее руку и сердце[142].
Картину посмотрели от 20 до 25 миллионов человек – таких сборов прежде не делал ни один немецкий фильм. Радиопередача оказалась еще более успешной. Ее слушало до половины населения страны. К тому моменту, когда в мае 1941 г. программу закрыли после семидесяти пяти концертов, на ней прозвучали имена 52 797 солдат и названий частей, 9297 отцов узнали из нее о рождении детей, а сборы в фонд «Зимняя помощь» (Winterhilfswerk des Deutschen Volkes) через нее составили 15 477 374 марки 62 пфеннига. Даже пессимисты из СД не могли скрыть благоговейного ужаса и восхищения, признав в апреле 1940 г., что передача «тысячекратно разбудила переживания народной общности»[143].
Вот такого чудодейственного магнита нацистам как раз и не хватало: мощный порыв эмоционального единства, в котором весь эгоизм личности растворяется во всепоглощающем национальном чувстве. Однако, фокусируясь на сплетении близких взаимоотношений, на мостиках, перекинутых между людьми радиоволнами, передача и фильм с одним и тем же названием «Концерт по заявкам» ясно показывали, что основой патриотизма и верности стране выступали личные связи с любимыми и семьями. Призывая себе на службу любовь, нацисты делали ставку на самую могучую, но и самую непредсказуемую из человеческих эмоций[144].
К началу октября 1939 г. Фриц Пробст смирился с мыслью о долгой войне. Убежденный сторонник нацистов, столяр-краснодеревщик из Тюрингии вовсе не принадлежал к лагерю милитаристов. Скорее он просто разделял общие для соотечественников взгляды на то, будто войну Германии навязали махинации западных держав. «Лучше сразу расчистить стол, – писал он жене Хильдегард, – тогда можно надеяться, что нам больше не придется воевать»[145].
Тут отсутствовало место для воинственных настроений 1914 г. с прославлением войны как весьма достойного и истинно мужского занятия, средства выковать характер. Такие идеи могли еще витать в голове самого Гитлера, но открыто он ничего подобного не высказывал, и они находили мало отражения в письмах солдат среднего возраста в 1939 г. Как бы ни верили они в необходимость войны, она оставалась для них потерянным временем. «Будем надеяться, рано или поздно придет время, когда мы с тобой вновь будем вместе, – писал жене Пробст. – Тогда уж тебе воздастся за все, что приходится выносить, тогда в нашем счастливом союзе вновь наступит весна». Как и другие в 1939 г., Пробст болезненно осознавал, что неудача предыдущего поколения готова заглянуть в гости и к нынешнему. Он черпал силы в мрачной перспективе, представляя себе последствия очередного провала, вследствие чего порочный круг войны втянет в себя следующее поколение. Об этом он и писал домой: «То, для чего мы жертвуем собой теперь, не должно случиться с нашими детьми, когда они вырастут». Непоколебимое желание покончить с роковой угрозой ради семьи буквально осязаемо в его строках. В одном и том же письме этот столь неоднозначный человек, ежась от холода где-то в Сааре, где дислоцировалась его часть, признается: «Вот бы здорово сейчас залезть в твою теплую постель», а затем твердо клянется: «Я верю в Адольфа Гитлера и в победу германского народа»[146].
Ознакомительная версия. Доступно 46 страниц из 230
