— Как глупо… — пробормотала мать. — Мы использовали на свидетельстве о браке и о рождении мое настоящее имя, Лукреция. Я сейчас напишу.
— Лукреция! Должен признаться, это имя тебе не подходит. Что еще ты от меня скрыла? Еще одного мужа? Другие имена, по которым я могу выяснить детали твоего прошлого?
— Это абсурд! Я сейчас же отправлюсь к ним и сама добуду свидетельство.
— Лулу, дорогая, тебе нет смысла туда ехать. Скорее всего, они просто потеряли коробку с записями, и никакие сотрясания кулаками не помогут им откопать ее в архивах до твоего отъезда из Шанхая.
— Если мы не достанем ей паспорт, — сказала мать, — мы никуда не поедем. Нам просто нужно будет подождать.
Она будет ждать меня! Она любит меня! Я обрела доказательство, которого у меня не было раньше.
— Я так и думал, что ты это скажешь, поэтому у меня есть своевременное решение. Я нашел одного высокопоставленного чиновника, настоящую большую шишку, который согласился помочь. Я не могу сказать, кто это, настолько у него высокое положение. Но однажды я оказал ему услугу, которую держал ото всех в тайне в течение многих лет — неблагоразумный поступок, связанный с сыном человека, чье имя ты тоже знаешь: для многих он что-то вроде китайского небожителя. Так что мы с этой шишкой большие друзья. Он заверил меня, что может обеспечить все необходимые документы для того, чтобы Вайолет могла выехать в Штаты. Мне только требуется сказать, что я ее отец.
Я чуть не закричала от отвращения.
Мать рассмеялась:
— Как хорошо, что это неправда!
— Почему ты оскорбляешь спасителя своей дочери? Я столько сил потратил, чтобы вам помочь.
— А я все жду, когда ты мне расскажешь, как планируешь достать документы и что хочешь взамен за свое фальшивое отцовство. Я не думаю, что наша внезапная страсть той ночью окажется для тебя достаточной компенсацией.
— Возможно, мне будет достаточно еще одной такой ночи? Я не планирую получить с этого выгоду. Деньги, что мне понадобятся, пойдут только на необходимые выплаты.
— Кстати, раз уж мы решили говорить начистоту, как тебя зовут по-настоящему? Какое имя ты дашь Вайолет?
— Представь себе, моя фамилия действительно Фэруэтер. Меня зовут Артур Фэруэтер. Я сам шутил над собой, пока этого не стали делать остальные.
Мой фальшивый отец рассказал о своем плане. Мать отдаст ему деньги за аренду двух кают на корабле и компенсирует расходы на чиновника. Утром он привезет билеты и свозит меня в консульство. После обеда она отправит багаж на корабль и пораньше взойдет на борт, чтобы в их каюты не заселились незаконные пассажиры. Фэруэтер казался слишком беззаботным, слишком умелым лжецом, чтобы говорить правду. Ему нужны были деньги.
— Ты сомневаешься в том, что я смогу все это провернуть?
— Почему мне нельзя поехать в консульство, я же ее мать?
— Прости за прямоту, дорогая моя Лулу, но американское правительство не хочет показывать новым китайским властям, что оно оказывает особые услуги тем, кто содержит заведения для увеселения плоти. Все вокруг внезапно стали непримиримыми моралистами. А ты слишком известна… печально известна. Я не думаю, что мой друг-чиновник согласится подвергнуть опасности свое положение. Вайолет зарегистрируют под моим именем, и я скажу, что ее мать — моя покойная жена Камилла, да, у меня была жена, но я не хочу сейчас о ней говорить. Как только мы получим и свидетельство о рождении, и паспорт, мы вместе с Вайолет поднимемся на борт судна как счастливая семья, отец и дочь, и благополучно встретимся с тобой. Почему ты хмуришься? Разумеется, дорогая, я отправляюсь с тобой! Иначе зачем бы мне прилагать столько усилий? Неужели ты все еще не веришь в мою искреннюю любовь и в то, что я хочу быть с тобой вечно?
Последовало долгое молчание — наверное, они целовались. Почему она ему так безоговорочно верит? Неужели несколько поцелуев так быстро затуманивают ее разум? Неужели она представит этого жулика своему сыну и назовет его «любящим отцом сестры»?
— Мы с Вайолет будем в одной каюте, — наконец произнесла мать, — а ты в другой — из уважения к покойной миссис Фэруэтер и к моей «печальной известности», как ты выразился.
— Ты хочешь, чтобы я ухаживал за тобой всю дорогу до Сан-Франциско, да?
Ответа не последовало. Без сомнения, они снова целовались.
— Давай наконец покончим с этим делом, — произнесла мать. — Что я буду тебе должна за такое проявление твоей любви?
— Все очень просто. Стоимость кают, вознаграждение для чиновника и еще сумма взятки — если ему понадобится кого-то подкупить. Влияние такого рода не обходится дешево и не бывает честным. Когда ты увидишь сумму, то можешь подумать, что каюты инкрустированы золотом. Довольно приличная сумма, и ее нужно выплатить по старому стандарту: в мексиканских серебряных долларах. Потому что никто не знает, сколько продержится текущий курс.
Снова последовала тишина. Мать выругалась. Фэруэтер опять принялся объяснять все детали. Она довольно прямо спросила его, какой процент от этой суммы он возьмет себе, на что он оскорбленно вскинулся — как смеет она быть такой неблагодарной после всего, что он для нее сделал? Он не только задействовал все свои связи, но и собирался покинуть Шанхай без гроша в кармане. В течение двух недель ему должны были выплатить крупную сумму. Но ради нее он бросит и деньги, и неоплаченные счета — а из-за этого вряд ли он сможет когда-нибудь снова показаться в Шанхае. Это ли не доказательство того, как сильно он ее любит?
И снова тишина. Я очень опасалась, что она поддастся его лжи.
— Как только мы попадем на борт, — сказала она наконец, — я продемонстрирую тебе свою благодарность. Но если ты обманешь меня — моя месть будет безграничной.
На следующее утро у нас с ней вышел спор из-за этого никудышного плана. Мать уже оделась в дорожный костюм: васильково-голубую юбку с длинным жакетом. Шляпка, туфли и перчатки были из лайковой кожи кремового оттенка. Она выглядела так, будто мы готовились отправиться на скачки. Мне предстояло одеться в нелепую матроску и юбку, которые прислал Фэруэтер. Он сказал, что в этом наряде я буду выглядеть как патриотичная американка и это поможет загасить в зародыше все сомнения о моем иностранном происхождении. Я же была уверена, что он хотел нарядить меня в эти обноски, чтобы поиздеваться.
— Я ему не верю, — сказала я, пока Золотая Голубка помогала мне с одеждой. Я изложила свои аргументы. Хоть кто-нибудь справлялся в консульстве, правду ли сказал Фэруэтер? Может, мое свидетельство о рождении спокойно лежит там? И кто эта «важная шишка», с которой, как было сказано, он знаком? Единственное, из-за чего он всем этим занялся, — деньги. Как мама может быть уверена, что он не сбежит с деньгами?
— Ты и правда думаешь, что я сама не задавала ей все эти вопросы снова и снова?
Золотая Голубка выглядела раздосадованной. Но я заметила, как мечется ее взгляд, будто выискивая опасность. Она была напугана. Она сомневалась.
