Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Звание раввина было почетным. Исполнение священных функций считалось благословением, а не бременем; за это не позволялось брать деньги. Если раввин был богатым купцом, ему не нужно было зарабатывать на жизнь своей ученостью. Отдельные раввины получали плату, выступая канторами в синагоге, обучая в одном из многочисленных религиозных братств гетто или даже произнося проповеди, – в тот период чтение проповедей не всегда относилось к сфере деятельности раввина. Однако в качестве раввинов они не получали ничего. И только в период упадка венецианского гетто несколько ослаб «любительский» и ученый статус раввина и появилась платная должность Rabbino Maggiore. Назначение нового Haber, первый шаг к званию раввина, считалось местной прерогативой. Однажды Исаак Леви, внук Леоне да Модены, получил такое звание в другом городе, потому что местный раввинат ему отказал (по его словам, из зависти). Последовал долгий спор, результатами которого главный герой остался недоволен. Благодаря тому случаю скудная иудейская автобиографическая литература обогатилась еще одним трудом.
Проповедь в Италии к тому времени имела четкую структуру даже в самых маленьких общинах. В Венеции особенно ценили красоту проповедей. Во всех синагогах регулярно произносились речи; но официальные проповеди читались в Scuola Spagnuola, поскольку она была самой большой. Привилегией на проповедь в Субботу покаяния, между Новым годом и Судным днем, обладала Scuola Grande Tedesca. В случае смерти кого-либо из членов общины, отличавшегося особыми ученостью и набожностью, читали особые поминальные проповеди, которые обычно повторялись через месяц и через год после даты смерти. Обычным временем для еженедельной проповеди были часы перед дневным субботним богослужением. Как правило, проповеди читали на итальянском языке с вкраплениями иврита; хотя в Левантийскую синагогу иногда приглашали ученых гостей с Востока, которые обращались к собравшимся на ладино, а в общине «западников» проповеди обычно произносили на португальском языке. Однако замечания проповедника обычно делались на иврите; и в течение долгого времени именно на иврите издавались те проповеди, которые их авторы хотели увековечить, – например, проповеди Леоне да Модены и Мозеса Альфаласа[17].
Различные ученые гетто остро конкурировали за то, кого из них выберут проповедовать; у каждого счастливчика появлялись завистники. Чтение проповеди считалось привилегией для самых красноречивых, но не обязательно для самых ученых. Поэтому проповедник (который получал ежегодный гонорар в размере ста дукатов) редко был официальным раввином. В других местах Италии, как, несомненно, и в Венеции, следовали христианскому обычаю, когда на кафедру ставили песочные часы, чтобы напомнить проповеднику о регламенте; правда, многие сомневались в допустимости применения песочных часов в субботу.
Примечателен широкий спектр проповедей, которые читали в гетто. Они отражали ассимиляцию иудейской и итальянской культур, столь характерную для тамошней жизни. В проповедях цитировались не только еврейские, но и древнегреческие, латинские и итальянские классики. Аристотеля и даже Виргилия цитировали почти с таким же почтением, что и Мишну или Маймонида.
Венецианские евреи славились своим красноречием; послушать проповеди в синагогах часто приходили и христиане. В дни расцвета гетто в число слушателей одаренного проповедника часто входила городская элита – священники, иностранные посланники, патриции, а иногда даже приехавший с визитом принц. Чаще всего гости восхищались, хотя их отношение не всегда было дружеским. Однажды, в середине XVII века, некий монах по имени Лукосино так возмутился услышанным, что отправился к властям с доносом. Городские власти издали указ: ни один еврей не имеет права проповедовать, если среди слушателей присутствуют неевреи. Кроме того, евреи в своих проповедях ни при каких обстоятельствах не имели права касаться вопросов веры. Однако, судя по всему, этому распоряжению подчинялись не слишком строго. В 1663 году Филип Скиппон, англичанин, посетивший Венецию в ходе кругосветного путешествия, слушал в гетто проповедь об Иакове. В своих записях он отметил любопытную подробность: голова проповедника была покрыта. Уже во второй половине XVIII века, когда обстановка радикально изменилась во многих отношениях, в гетто снова стали приходить католические священники и патриции, если ожидалась проповедь особенно красноречивого оратора.
Каждую субботу религиозная жизнь достигала своего пика. Во второй половине дня в пятницу гетто начинало меняться. Постепенно стихали шум и суета будних дней. Соседние с гетто улицы заполнялись фигурами в красных шляпах, которые спешили домой. За час до заката трубач, специально нанятый для такой работы, подавал сигнал в Новом гетто, и все заканчивали дела. Одновременно раввины собирались вместе и обходили гетто, дабы убедиться, что к дню отдыха сделаны все приготовления. Те же формальности повторялись через полчаса и через три четверти часа, когда делалось последнее предупреждение. Затем все лавки закрывались; верующие шли в синагоги. На следующие двадцать четыре часа вся деловая жизнь замирала. Банки не работали; окна в домах были закрыты ставнями. Какими бы срочными ни были потребности любого нееврея, ему бесполезно было приходить в гетто за деньгами. По тогдашним законам в субботу еврея даже не могли вызвать в суд.
Хотя евреям в целом запрещено было нанимать слуг-неевреев, властям хватило человечности разрешить исключение по субботам. Правда, такими особыми слугами могли быть только мужчины. Они зажигали свечи, разводили огонь и выполняли другие необходимые дела, традиционно запрещенные в тот день евреям. В подобном разрешении с особой жестокостью отказывалось в Папской области. В течение всего дня по гетто бродили бедняки-христиане, которые кричали: «Chi vuole appriciare il fuoco?»[18] За эту мелкую услугу их награждали корками и крошками хлеба, поскольку в день отдыха передавать деньги запрещалось. Таким образом, суббота оставалась идеальным временем отдыха, которое разнообразили лишь обычные церемонии, частые уроки и продолжительное богослужение в синагоге.
Еврейский год достигал своей кульминации во время осеннего празднования Нового года и Судного дня. Вскоре после этого наступал Праздник кущей. Гетто расцвечивалось и зеленело шатрами, которые повсюду воздвигались на улицах. Последний день праздников, Симхат Тора, постепенно превратился в нечто вроде карнавала, когда снималось напряжение после серьезности предыдущих недель.
Синагоги, украшенные богатыми драпировками и ярко освещенные, держали открытыми всю ночь. В гетто приходили многочисленные патриции и представители знати с женами, чтобы посмотреть украшения. Девушки и молодые замужние женщины надевали маски и переходили из одной синагоги в другую. Внутри разыгрывались крайне веселые сцены. Исполняли особые гимны, некоторые из них на величественные старинные испанские мелодии, вывезенные с Пиренейского полуострова беженцами. Тем временем собравшиеся пытались возместить недостаток инструментальной музыки, повторяя за музыкантами все движения. Однажды по случаю праздника Испанская синагога наняла оркестр. Однако из-за этого произошла такая давка, в которой пострадали как евреи, так и христиане, что пришлось вызывать стражей порядка. Единственным инструментом, против которого возражали власти, был орган, поскольку он слишком напоминал службу в христианских храмах. Впрочем, оркестр стал уникальным явлением; эксперимент больше не повторяли.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
