— Это какой же?
Он немного поерзал.
— Услышав от меня про смерть Мака, ты, помнится, сказала, что людям надо так друг к другу относиться, будто жить им совсем недолго. Говорить все, что хочется сказать.
— Что теперь-то об этом вспоминать. Я тогда подумала про несчастную жену Мака. И про Харви.
— Это я понял. Ну а., что бы ты сказала мне, если бы знала, что скоро умрешь? Или что я скоро умру?
— Но это же нечестно!
Он пожал плечами:
— Ты не обязана отвечать.
— Ты же знаешь, что я отвечу.
— Надеюсь, что ответишь.
Помедлив, она спросила:
— С тобой… все нормально?
— В принципе да. Но на свете всякое случается.
Она сердито теребила край одеяла.
— Ты невозможный тип, Кейр. Это не по правилам.
— Что считать правилами? — тихо спросил он. — Лично я люблю хоккей. А это игра не для робких.
— Если бы нам скоро… — Она убрала за уши растрепавшиеся прядки и вздохнула, раздраженно вздохнула.
— До чего дурацкий вопрос!
— Не отвечай.
Она еще раз вздохнула.
— Если бы мы скоро должны были… я… я попросила бы тебя обнять меня… и вероятно… сказала бы, что хочу стать твоей… совсем… — Она прикрыла рот ладонью и покачала головой. — Боже, неужели я это сказала! Что ты подмешал в кофе, а?
— Но сейчас не скажешь? — выждав, спросил он.
Она прижала к губам кончики пальцев умоляющим жестом.
— Нет, сейчас нет.
— Так я принесу кофе?
Он поднялся, и матрас резко выровнялся, у Марианны на миг закружилась голова. Когда он отошел от кровати, она позвала:
— Кейр!
— Да?
— А что бы ты сказал?
Он остановился, чуть сгорбившись, чтобы не удариться о скошенный потолок.
— Примерно то же самое.
Он стал медленно спускаться, но на последней ступеньке забыл пригнуть голову. Раздался перезвон трубочек «музыки ветра».
Марианна
Я одолела лестницу, потом водные процедуры в душе, потом снова лестницу — поднялась. Наверху оделась и опять спустилась, уже более уверенно. В кухню я вошла, когда Кейр мыл посуду. Он перестал оттирать железной мочалкой сковороду и задумчиво поинтересовался:
— Ты всегда носишь черную одежду?
— Нет. Иногда и белую. Так удобнее. Черное и белое всегда хорошо сочетаются.
— Это важно? Я вообще не обращаю внимания на подобные мелочи.
Меня смутил его вопрос, я не знала, что ответить, и спросила:
— А ты в чем сейчас?
— Джинсы, водолазка, флисовая куртка.
— Цвета?
— Водолазка темно-коричневая. Мм… контрабас. А куртка зелено-голубая… арфа.
— Зелено-голубая? Как твои глаза?
— Нет, глаза разных цветов. Один голубой, другой зеленый.
— Хотела бы я их увидеть.
— Мерцающие звезды… Мои глаза… Что-нибудь еще?
— Снег.
Я услышала бульканье воды, спускаемой из раковины. Потом Кейр взял меня за руку.
— Идем.
Кейр провел ее к черному ходу. Распахнул дверь, Марианну окатило волной холода, влажный воздух обволок ее, будто открыли холодильник. Кейр захлопнул за ними дверь, Марианна задрожала от резкого перепада температуры. Обхватив себя за плечи, чтобы согреться, спросила:
— Расскажи, что ты видишь.
— Снег.
— А еще?
— Много снега. Он блестит от солнечных лучей.
— На что это похоже?
— На что-то слепящее. Глазам почти больно от такого сверкания.
— А если бы это был звук?
— Звук? Ч-черт, это невозможно передать.
— Пожалуйста, Кейр, у тебя так изумительно получается, ты и сам знаешь. Порадуй меня.
— Если бы это было звуком… — Он пригляделся к заснеженному ландшафту. — Да-да, ты помнишь струнные в начале увертюры к «Летучему голландцу»?[23]Первые несколько аккордов?
— О да. Они словно пронзают тебя!
— Вот и снег такой же.
— Спасибо! — Она с улыбкой повернулась лицом к сияющему снегу, как будто теперь точно знала, как он выглядит.
Марианна
Кейр сказал, что крокусы совсем запорошило, но нарциссы, пока еще в бутонах, храбро стоят среди снега навытяжку, не поникли. Он поднял мою руку, поднес ее к висевшим на ветке сережкам, и я пропустила сквозь пальцы длинные плотные соцветия, холодившие кожу. Он счистил со скамейки снег, подстелил какую-то клеенку, и мы сидели под еле пригревавшим февральским солнцем. Я подставила лицо лучам. Сзади за нашими спинами мерно тенькали капли: снег на крыше подтаивал. Чуть в стороне, за живой изгородью, зычно покрикивая, копошилась птица. Мы, прекратив разговор, стали слушать: там где-то прятался крапивник. Кейр сказал, что этот парень в куче топлива — из сухих веток и обломков, сорванных бурей.
Еще Кейр сказал, что крапивник крохотный, не больше мыши, и по-мышиному юркий и осторожный, но крик у этого парня был резким и сильным, будто он ничуть не меньше черного дрозда. Кейр заметил, что столь мощный голос, очевидно, в некотором роде компенсация. Это как малорослые мужчины — любят огромные машины и ездят с дикой скоростью.
— А что можно сказать о мужчинах, которые ездят на «лендровере»?
— Они любят практичные машины. С небольшим расходом топлива. Чтобы меньше портить экологию. Была у меня однажды история: ехал по долине Глен-Шил домой и на скорости пятьдесят миль врезался в оленя, машина вдребезги. Вот такой олешек.
— Машина вдребезги, а ты?
— Отделался ушибами и, конечно, перенервничал. Но после этого пропало всякое желание ездить по округе, разве что в танке Шермана. «Лендровер» неплохая ему замена. Удобный, надежный. Увы, природу все-таки порчу, но хоть топливо дизельное, не такое злостное. Ты не замерзла?
— Чуть-чуть.
— Пошли в дом, хорошенько утеплимся — и на прогулку. Снег нападает еще, но позже.
Я встала и тут же почувствовала на локте его руку. Легонечко поддерживая, он повел меня среди кочек и корней.
— Мм… как хорошо пахнет. Погоди, не говори… Волчье лыко? Цветет?
— Вовсю, там у стены. Аромат мне. Ягоды птицам. — Я услышала, как он глубоко вдохнул. — Пьянящий запах, ты согласна?
— Кейр, зачем ты меня сюда привез?
