Интересную точку зрения приводит Маррус: «чтобы опровергнуть заявления о пассивности евреев, историки еврейского сопротивления часто отмечают отсутствие таких восстаний по меньшей мере до самого конца войны среди советских военнопленных — молодых людей, прошедших военную подготовку, с которыми временами обращались так же убийственно жестоко, как и с евреями»[156].
Сопротивление в Собиборе: умереть с честью
История восстания в Собиборе не требует столь утончённой дискуссии по поводу сопротивления и восстания. Однако, остаётся чудом, как история развивалась от маленьких усилий сбежать к коллективным действиям. Первый ответ кроется в том факте, что все в Собиборе знали, что другие будут наказаны, в случае побега (или его попытки). Коллективная ответственность неоднократно возлагалась на узников, и люди не хотели пробовать даже когда была возможность. Они чувствовали себя ответственными при том, что ответная реакция будет непредсказуемой. Например, в качестве наказания могли убить каждого десятого, неважно кого. Немцы просто считали. Томас Махер проанализировал, насколько немедленная угроза быть убитым заставила заключённых действовать сообща[157]. И всё же, как мы увидим, до самого последнего момента восстание в Собиборе оставалось под угрозой срыва, если кто-то захотел бы действовать самостоятельно, и угроза немецкой мести делала успех маловероятным.
Более всего А.А. Печерский был убеждён, что заключённые сами должны сражаться за себя, а не ждать помощи партизан. Узники очень надеялись на освобождение лесными отрядами, действовавшими неподалёку от Собибора[158]. Возможно, с их помощью они смогли бы выжить, думали они. Было неясно, выживут ли они в ближайшем будущем, если останутся в лагере, потому что транспортное сообщение стало реже и прибывало меньше поездов. Это ставило их жизни под угрозу, потому что они зависели от того, работает ли фабрика смерти. Наступала холодная зима, что также вызывало беспокойство. Если земля покроется снегом, сбежать станет сложнее. Но то, что прибывало меньше составов, также означало меньше работы, поэтому у узников было больше времени сидеть вместе, разговаривать и волноваться. Новость об уничтожении Треблинки заставляла предпринять что-то как можно быстрее. Всем было ясно: если оставаться пассивными, то убьют всех.
Махер доказывает, что, несмотря на угрозу жизни, которую ощущали все, у заключенных была определенная свобода воли в их действиях и решениях[159]. Как мы увидим, было недоверие со стороны тех, кто боялся, что их оставят, если небольшой группе удастся бежать. Все, кто изучает восстания, принимают ту или иную сторону, доказывает Поль Гомберг в некотором роде философской статье «Может ли партизан быть моралистом?»[160]. Читая о Собиборе и слушая истории, мы начинаем хотеть, чтобы узники победили тех, кто их захватил. Хотя остальная статья Гомберга рассматривает философские вопросы, название, данное им, приглашает нас рассмотреть этическую сторону восстания. Хотя всё, что произошло, было самозащитой и местью, многие выжившие колебались, участвовать ли в преднамеренном убийстве. Большинство заключённых прибыли из культурного мира, в котором убить кого-то было за гранью воображения. Другие считали, что не время быть моралистами, некоторые хотели мести, к чему более явно склонялись и русские солдаты, привыкшие к войне. Им уже приходилось убивать раньше.
Учиться сражаться и убивать
Евреи учились быть жестокими и давать отпор. Повсеместно на оккупированных территориях они сопротивлялись насилию немцев. Сопротивление в Собиборе уходит корнями в тот мир, где евреи начали защищаться и где они действительно сражались. Это было новым типом поведения для них: в прошлом они торговались и использовали деньги, чтобы избежать бед, но физическое сражение было в новинку. Бесконечные компромиссы уже, кажется, не срабатывали, больше не было торгов.
Согласно Айнцштайну, когда заключённые, только что прибывшие в Собибор, устраивали протест, их расстреливали на месте. Это случалось всё чаще, потому что польские и советские евреи больше не верили, что их везут в трудовой лагерь. Айнцштайн описывает нарастание сопротивления и попытки побега. С начала 1943 г. прибывающие из Польши и с Востока поезда встречали с автоматами. Люди, сошедшие с поездов, немедленно окружались большой группой вооруженных солдат.
Жители близлежащего города Влодава восстали против репрессий 30 апреля 1943 г. Они напали на эсэсовцев и украинских охранников. Все участники мятежа были отправлены в газовые камеры Собибора, даже не евреи. Область вокруг Влодавы была известна как место, где русские военнопленные могли найти укрытие. Дальше, в Полесье, действовали довольно крупные советские отряды[161]. Партизаны не стремились привлекать большое число евреев, потому что считали, что много беженцев спровоцирует новые немецкие облавы.
Немцы так боялись еврейского сопротивления, что, когда в мае 1943 г. прибыли выжившие в Варшавском гетто, их заставляли раздеваться перед погрузкой в поезда[162]. Немцы полагали, что узники не станут сопротивляться или спрыгивать с поездов обнаженными. Но люди, разумеется, сражались. В сентябре 1943 г. ликвидировано гетто в Минске. Прибывшие оттуда евреи швыряли в охранников камни и бутылки, что вылилось в серьёзную стычку. Были женщины, отказывавшиеся раздеваться и стричься или расставаться с детьми. В таких случаях следовало довольно нерациональное наказание: эсэсовцы замедляли поток газа, чтобы жертвы дольше испытывали агонию. Это было нерационально, ведь о наказании никто не узнает. Была ли это просто месть? Или они пытались жестокостью успокоить собственный страх? История, правда, дошла до наших дней, выставив тех, кто совершил это преступление, ещё большими варварами. Немцы словно с цепи срывались, если встречали сопротивление. Некоторые прибывающие евреи рвали привезённые с собой деньги, чтобы обесценить их.
Историк Собибора Марек Бем утверждал, что для некоторых узников самоубийство было формой протеста. Это раздражало немцев, которые считали, что имеют монополию на убийство евреев[163]. Согласно Бему: «В ходе судебного процесса в Хагене, Карл Френцель был обвинён (Обвинительный акт № 22) в том, что между маем 1942 г. и октябрём 1943 г. утром отдал приказ о том, чтобы забрать из барака одного из заключённых, который ночью вскрыл вены, и перенести его во внутренний двор, где проводилась ежедневная поверка. Затем Френцель сурово выбранил умирающего, ударил кнутом и застрелил на глазах всех собравшихся евреев. Опьянённый этим торжественным чувством абсолютной власти, он прокричал им, что ни один еврей не может распоряжаться своей жизнью, это право есть только у истинных арийцев»[164].
