Лаура не знала, как ей бороться с тем, что неумолимо разъединяло ее с мужем. Она понимала, что Тим успокоится только тогда, когда она навсегда бросит фотографию. Он смотрел на ее одинокие выходы с камерой как на запрещенные, даже порочные искания приключений. Они возбуждали в нем нечто очень близкое к ревнивой ярости. Он с отвращением отворачивался от сделанных ею снимков людей, которые считались отбросами общества.
Но сейчас для Лауры отказаться от фотографии означало бы предать себя. За короткий промежуток времени – в один год – камера стала для нее такой же жизненно необходимой, как и другие стороны ее существования. Поэтому у нее не было иного выхода, нежели пытаться примирить мужа с ее занятиями фотографией и постараться вписать их в привычный образ жизни, который она нарушила.
Сегодняшний праздничный ужин дома, как надеялась Лаура, должен был стать одним из тех драгоценных моментов, когда ее прежняя близость с Тимом преодолеет их начавшееся отчуждение.
Ее надежды касались не только чисто эмоциональной стороны, но также и физической. Почти две недели они не были близки с Тимом, им мешали и напряжение, связанное с весенним показом мод, и конфликт в их отношениях. Она безумно желала его. Ее тело рвалось к теплому прикосновению его рук, к медленному возбуждению от его объятий. Она надеялась, что сегодняшний вечер снова сблизит их.
Но после обеда случилось нечто такое, что нарушило ее планы.
На работе после вечернего шоу было относительно спокойно, поэтому Лаура ушла на час раньше, чтобы поснимать в Бронксе, где она надеялась встретить одну из своих любимых новых героинь, молоденькую проститутку по имени Мария.
У Марии, которой не исполнилось и двадцати лет, мать была испанкой, а отца она не знала. Она была удивительным объектом для фотографии. Под вульгарной краской и одеждой, в которой она занималась своим ремеслом, скрывался ангел красоты. Внешность опытной проститутки скрывала создание нежное, робкое и наивное, как учащаяся воскресной школы.
Мария была живым воплощением вечной борьбы между Добром и Злом, так как ее настоящий характер был в такой же степени ангельским, как ее профессия грубой и позорной. За последний месяц Лаура сделала целую серию трогательных снимков, в которых ей удалось схватить эти две стороны личности Марии, и сегодня она намеревалась добавить к ним кадры, сделанные прямо на улице, где Мария и занималась своей профессией.
Но, к всеобщему удивлению, именно в этот день полиция решила провести в том районе, где промышляла Мария, рейд. Марию арестовали буквально под носом у Лауры.
Под впечатлением от случившегося Лаура взяла такси и поехала за фургоном в полицейский участок, где предложила залог за Марию в обмен на право сфотографировать ее в этот не очень-то доходный период ее трудовой жизни. Бюрократическая волокита в полицейском участке заняла много времени, и Лаура освободилась довольно поздно. Она позвонила к себе в офис и попросила передать Тиму, что задерживается.
Ей удалось сделать несколько десятков портретов Марии, красноречивой в своем терпении, и в комнате задержания, и во время выкупа под залог. Она сделала также очень интересные фотографии других проституток, скучающих полицейских и судьи. Она была настолько удивлена атмосферой вялого сотрудничества, почти домашних отношений между блюстителями закона и нарушительницами общественного порядка, что забыла о времени.
Было почти половина десятого, когда уставшая после своего приключения с Марией, волоча тяжелую сумку с камерой, проголодавшаяся и запыхавшаяся Лаура наконец приехала домой. Она поднялась на лифте и вошла в квартиру.
Из гостиной доносился запах сигарет. Значит, Тим был дома.
– Тим? – позвала она.
Она сняла пальто, оставила сумку с камерой в прихожей и пошла на кухню.
Она прошла столовую. Стол был накрыт к ужину. Две свечи уже наполовину сгорели. В ведерке стояла бутылка шампанского.
В воздухе явно пахло грозой. Но у нее не оказалось достаточно времени, чтобы подготовиться к тому, что последовало.
Когда она вошла на кухню, перед ней откуда ни возьмись возник Тим. Он был без пиджака, мощная грудь виднелась в открытом вороте его рубашки. Лицо было красное.
По его глазам она поняла, что он пил.
– Тим, прости меня, – начал она. – Я просто не могла иначе. Надеюсь, что я ничего не испортила. Я так мечтала о сегодняшнем вечере…
Она умолкла. Он надвигался на нее так угрожающе, что она попятилась назад, в коридор, ведущий в спальню. Тим казался ей огромным, страшным. Его молчание пугало ее еще больше.
– Тебе не передали записку? – спросила она. – Я позвонила в офис, как только поняла, что не успею вернуться вовремя.
– Какую записку? – переспросил он сквозь зубы. Слова под действием алкоголя звучали невнятно, но в них чувствовался сдерживаемый гнев, и от этого они были только страшнее.
– Я звонила к себе в офис, – сказала Лаура дрожащим голосом. – Марию, мою подругу, арестовали, и мне пришлось выкупать ее под залог…
Тим недоверчиво качал головой.
– Мне никто ничего не передавал.
Лаура по-прежнему пятилась назад. Незаметно для себя она оказалась в спальне. Коснувшись кровати, она остановилась.
– Я же тебе сказала. Я попросила Мередит…
– Что мне должны были передать?
– Тим, если бы ты слушал…
– Ужин по особому случаю, – мрачно бормотал он. – Только для нас двоих. Помнишь? По особому случаю. Но ты не пришла. Я был один. И мне никто ничего не передал. Я не такой дурак.
Он как будто нагибался перед ней, сворачивался, готовился к прыжку на нее, как зверь. От его вида она побледнела.
– Тим, послушай меня, – сказала она. – Я старалась… я позвонила…
Не успела она договорить, как неожиданно он ударил ее рукой по лицу с такой силой, что отбросил на кровать, как тряпичную куклу. Ее щека онемела. Из глаз посыпались искры. Какое-то мгновение она не могла шевельнуться.
Она посмотрела на него снизу вверх. Его глаза сверкали, в них горела такая ярость, что ей хотелось расплакаться.
– Звонила… – он произнес это слово с таким злобным презрением, с такой ненавистью, что кровь застыла у нее в жилах.
Он неожиданно сделал шаг к ней и выбросил руку, чтобы еще раз ударить ее. Она, как ребенок, пыталась забиться под одеяло. Его глаза горели как красные угли, зрачки полыхали гневом. Она знала, что он пьян. Но один алкоголь не смог бы так страшно подействовать на него.
– Можешь врать мне что угодно насчет того, где ты была, – сказал он. – Давай, пораскинь мозгами. Не теряйся. Сочиняй, что хочешь. Но не смей говорить мне, что предупреждала, ты, ничтожная лгунья. Записки не было. Ты меня слышишь?
Он склонился над ней, сжимая и разжимая огромный кулак, как оружие. Он занес над ней кулак и смотрел, как она съеживается от страха и отчаянно цепляется за подушки.
