С этими словами он уходит, а я лежу, красная, как помидор, от неуместно эротичных фантазий, и глупо улыбаюсь.
Но мысли, роем наводнившие голову, быстро стирают непрошеное веселье.
Почему я до дрожи боюсь его, ведь Ландар никогда даже не пытался причинить мне вред. Но от него постоянно веет чем-то опасным, заставляющим всегда быть начеку. И вот это-то и пугает…
Знать бы ещё, кто я для него?.. Пока что, по ощущениям, лишь обуза…
Пока я предаюсь горьким размышлением о своей злосчастной судьбе, возвращается Ландар. Его сопровождает сутулый лысый вороватого вида старичок и тощая губатая девица лет восемнадцати-двадцати. Она тащит небольшой, но явно тяжёлый — вон как кренится набок, бедняжка! — саквояж.
Старикашка протягивает ко мне руку, и я замечаю обкусанные грязные ногти. Эскулап (а в том, что его профессия связана с лечением, я не сомневаюсь) желтозубо улыбается и чирикает (ибо на человеческую речь звуки, издаваемые данным существом совсем не похожи):
— А вот и наша болезная! Сейчас-сейчас поправим!
Но что-то его энтузиазм у меня доверия не вызывает, поэтому на всякий случай отползаю подальше, натягиваю покрывало до ушей.
— Не бойтесь, милочка! — расплываясь в масленой ухмылочке, сюсюкает доктор. Складывает пальцы щепотью и подзывает, как собачонку: — Утю-тю! Идите ко мне! — и поворачиваясь к Ландару: — Видимо, сильно ударилась. Диковата.
Ландар стоит, опираясь на дверной косяк и, по своему обыкновению сложив руки на груди, мрачно глядит на происходящее. В глазах его клубится вишнёвая мгла.
Отвечает сухо, неохотно:
— Вы же лекарь. Вот и лечите.
От заявления моего мужа у старикашки начинает дёргаться щека, и усмешка на сей раз выходит кривоватой.
Он присаживается возле моей кровати и говорит уже менее самоуверенно:
— Милочка, пока вы будете сидеть в том углу, я не смогу осмотреть вашу милую головушку.
Приходится подавить страх и брезгливость и всё-таки подвинуться.
Старикашка запускает свои противные пальцы в мою шевелюру, и меня передёргивает.
Зато он, кажется, млеет.
— Какая роскошь! Красота! — восторженно лепечет он, перебирая мои локоны. — Чистое серебро!
Утешением мне только перекошенная физиономия Ландара — я готова спорить на что угодно, он ревнует. Вон как прищурился!
Собака на сене. И сам не гам, и другому не дам!
Кто мешает ему самому трогать? Я, может быть, только «за»…
Между тем, доктор добирается до моей шишки и больно надавливает на неё. Ойкаю, голову прошивает боль, снова подступает тошнота.
— Это серьёзно! — важно произносит врачеватель. — Полагаю, у вас головной злыдень. Нужно вытягивать!
— Кто-кто? Что за болезнь такая?
Моё доверие к лекарю сразу падает ниже плинтуса.
Но доктор и не думает смущаться, он на полном серьёзе заявляет:
— Дитя моё, всё куда хуже! Головной злыдень — мелкий демон-паразит. Он забирается под кожу и питается мозгами. Если его вовремя не извлечь, то заражённый умирает в страшных мучениях. А симптомы, описанные вашим супругом, указывают именно на этого мелкого пакостника, увы!
Всё это похоже на редкостный бред. Но — кто знает, какие болячки распространены тут, в Сказочной стране.
Если здесь реально Зеркало Троллей из Снежной Королевы, то вполне могут водиться демоны, питающиеся мозгами. От таких мыслей становится только хуже. Бросает в озноб.
Я подвигаюсь ближе и уверено говорю:
— Вытащите из меня эту дрянь поскорее!
Глаза доктора загораются маниакальным блеском. Теперь из его движений уходит суетливость, он поднимается, закатывает рукава и распоряжается, обращаясь к своей юной спутнице:
— Томирис, детка, подай-ка мне дрель!
Тут же закашливаюсь, поперхнувшись возражениями на такие методы исцеления. Я-то, наивная, думала, что меня сейчас будут лечить какими-нибудь магическими снадобьями, зельями, микстурами.
К дрели оказываюсь не готова морально.
— Ландар! Не дай им сделать это! — кричу я, вскакивая с кровати, путаясь в одеяле и грохаясь почти что к его ногам.
Он меня поднимает, отряхивает, смотрит хмуро и непонимающе.
— Ты что устроила? — говорит строго и за плечи разворачивает к лекарю. — Это же простая процедура. Не бойся, если хочешь — я подержу тебя.
— Нет! — мотаю головой и давлюсь слезами. — За что ты так со мной? Почему не убил тогда сам? Ландар, что я тебе сделала?
Меня бьёт истерика, я тихо вою.
Никогда ещё не чувствовала себе такой одинокой. Я ведь чуть не начала доверять этому красноглазому ублюдку. А он решил свести со мной счёты столь садистским методом!
— Ландар, — тяну жалобно, в последней отчаянной попытке умолить его, — пожалуйста, я сделаю всё, что попросишь, хочешь, стану перед тобой на колени? Хочешь…
Выворачиваюсь и действительно пытаюсь рухнуть на пол.
Он подхватывает, встряхивает, как будто пытается вытрясти душу и грозно рыкает:
— Прекрати сейчас же! Ты позоришь меня перед людьми!
Его лицо перекошено от гнева, желваки так и ходят на щеках. Он буквально прожигает меня взглядом.
Доктор, открыв рот, смотрит на происходящее. А раскосые глаза юной ассистентки и вовсе становятся круглыми, как пятаки.
Лекарь, наконец, говорит:
— Кажется, тут нужны более радикальные меры.
— Радик…альные… — икая от страха, бормочу я. И уже вижу себя привязанной к разделочному столу, где надо мной склоняются два маньяка со всякими жуткими штуками в руках. Некстати вспоминается КВНовская шутка про хорошо зафиксированного пациента, который в анестезии не нуждается.
И я взываю:
— Пожалуйста… прошу! Умоляю!
Доктор качает головой:
— Плохо дело! Злыдень входит в силу! Решать, что делать — вам, — говорит он Ландару. Тот утвердительно кивает, крепче сжимает мои плечи (кажется, вот-вот раздавит), его зубу стиснуты, а вместо губ — узкая полоска. Весь собран, суров и недоволен мной.
— Давайте, — говорит он. — Но только дрель, без радикализма.
На мой тихий отчаянный рёв никто не обращает внимания.
Томирис тем временем достаёт из саквояжа бутыль с красиво мерцающей зелёно-жёлтой жидкостью. По комнате разливается такой неуместный при смертоубийстве аромат бергамота.
— Двадцать капель, не больше, — отдаёт распоряжения доктор, а сам берёт какой-то странный предмет, похожий на распорку и направляется ко мне.
Томирис достаёт мерный стаканчик, накапывает в него микстуру.
