* * *
Псина добирается до меня ночью, когда энтайцы расходятся на подпитку в свои чаны с водой. Я лежу на столе в луже подсыхающей крови и даже моргать могу с трудом. В щелястых окошках давно уже темно, и я не вижу кочек, которые в них заглядывают. Стол с гибкими ветками изображает какой-то танец, и я думаю, что ему стоило бы съездить в город на ярмарку, потому что он танцует очень занятно, и ему наверняка накидают монет. Столу подошла бы расшитая цветами рубашка вроде тех, что носят варки. Я хочу сказать ему что-то хорошее, но не могу говорить, потому что мой язык поссорился со мной и хочет стать морской рыбой. Ему не нравится Энтая, потому что тут нет моря, ему нравится Подкамень и варочьи расшитые рубашки, и если стол увезет нас отсюда на ярмарку, то мне придется посадить свой язык в обоз до Подкамня.
Потом я вспоминаю, что в Энтае нет городов, а значит, стол будет танцевать только здесь и на дне озера, и кочки будут ему махать хохолками, а мой язык станет рыбой и подпоёт.
Я чувствую, как Псина возится с веревками-ремнями, которые удерживают мои ноги, и хочу сказать ему, что этого не надо делать, потому что у него руки холодные, как морской язык, и я наверняка сползу со стола, если его гибкие ветки меня не удержат. Но я не помню, что нужно делать, чтобы заговорить, поэтому Псина продолжает возиться, трепать меня, потом хлещет по щекам, и это очень зря, потому что голова у меня дергается, и я не могу неотрывно смотреть в щелястое окно. Кочки с хохолками там, я знаю, они просто притворялись варками, их выдали вышитые рубахи, задравшиеся на поросших травой боках.
Собиратель втыкает мне в руку что-то холодное. Наверное, это гибкая ветка стола, который убежал из-под стены с появлением Псины. Теперь он прячется под моим столом, чтобы уехать в обозе вместе со мной, когда я выберусь отсюда и поеду к морю. Я начинаю смеяться, потому что вместе с танцующим столом нам не уехать из Энтаи, так что мне придется сжечь стол, чтобы он меня не выдал, и он будет очень смешно гореть, танцуя.
Псина что-то орет, тряся меня за плечи.
– Осторожней, мраково семя, – слышу я свой голос и удивляюсь, откуда он тут взялся.
Собиратель отступает. Садится на высокий пенёк у стола, на второй кладет мешок, на третьем что-то раскладывает. Я продолжаю смотреть в окно. Я вглядываюсь во тьму с таким напряжением, что у меня слезятся глаза. Иногда мне кажется, что я вижу шатающийся куст-хохолок огромной кочки, а иногда не кажется.
– Ты готов? – спрашивает Псина.
Наверное, прошло очень много времени. Я даже стал сомневаться, была ли кочка, танцевал ли стол у стены. Но теперь я уже, пожалуй, смогу подняться на ноги.
Киваю. Псина достает иглу из моей руки и заклеивает ранку листом, откладывает наполненный чем-то бурдюк, соединенный с иглой при помощи какой-то трубки. В темноте испытальни бурдюк похож на бычий пузырь.
– Что это? – спрашиваю, с трудом шевеля губами.
– А? – Псина оглядывается на странное приспособление и, кажется, кривит губы. – Один из итогов учения, которым вы пренебрегаете. Не бери в голову.
Сажусь на столе, ноги и ладони противно липнут к нему. Даже сидя, шатаюсь. Наверное, нужно собраться с силами и встать. Псина клеит на меня горячие листья с тонкими усиками, проверяет, как они держатся. За ухо цепляет что-то холодное и слизкое. На одном из пеньков лежит склянка, куда собиратель наскреб моей засохшей крови. Не представляю, что он собирается с ней делать.
А впрочем, всё равно, пускай хоть суп варит.
– Вот, – Псина достает из мешка маленький толстый гонг. – Самый низкий, который нашел. Ты готов?
Оглядываюсь на дверь, для чего приходится обернуться половиной тела. Как же всё болит.
– Нет. Но какая разница?
Псина бьет в гонг: «Бом-м». За окном рябит, поднимается куст-хохолок, а за ним следом – затылок большой кочки. Сильно зажмуриваю глаза, открываю. За окном рябь, потому что ветер гонит сюда море с говорящими рыбами.
Бом-м! Псина хватает меня за руку выше ладони, что-то бормочет, отсчитывает. Потом трогает слизкую штуку у меня за ухом, наклоняется, разглядывает наклеенные на грудь листы с усиками, оттягивает веко и что-то там высматривает, а стол с гибкими ветками шуршит под стеной. Он тоже хочет подойти и посмотреть, но стесняется ходить. «Вот они и пришли за тобой», – поют говорящие рыбы, а кочка с хохолком смеётся, потому что рыбы не могут ходить.
– Ого! – приговаривает Псина. – Ага!
Бом-м! Темные листики на стенах уговаривают танцующий стол не быть букой и надеть на рыбу рубашку. Кочка за окном начинает мяукать по-дракошковски, подзывая меня к себе, но я не могу прийти, потому что связан усатыми листьями.
Я не могу прийти, не могу прийти, не могу.
– Я возьму у тебя немного крови, хорошо? – спрашивает Псина, и я киваю, потому что ему не хватает крови на суп, а он очень мне помог, обвесив листиками и посадив на танцующий стол.
И еще он помог мне понять, что я не могу прийти, и кочка за окном будет мяукать навзрыд обо мне, и…
Псина делает еще один «Бом-м!» и колет меня в палец акациевой колючкой, которая никого не удержит на месте. Когда кровь брызгает из пальца, она еще черная в полутьме испытальни, а через миг – уже серая.
На Хмурой стороне кровь всегда серая.
Незабывание
Это я притащил дракошку в обитель, так что в каком-то смысле он мог считаться моим. На самом деле, меня к нему не подпускали – если не считать тренировочных заездов на Хмурую сторону. Но точно так же ездили туда на дракошке и все остальные выучни.
И всё-таки я хотел думать, что Тень выделяет меня среди прочих.
Заполучил я его очень странным образом – но не более странным, чем было само это существо. Без малого три года назад, ранней осенью, меня особенно настойчиво преследовали воспоминания о бабушке и дедушке. О том, что они просто отдали меня. И однажды, в один из дней, когда воздух был особо искристым и звонким, меня охватила совершенно невыносимая тоска. Я взял и сбежал из обители сразу после утренних занятий письмом и счетом.
Я просто думал сгонять к речке искупаться, чтобы смыть с себя эту зудящую тоску, но за воротами вдруг передумал. Мне захотелось прийти на рынок. Пройтись по шумным рядам, среди запахов солёных огурцов и поздней малины, найти среди торговцев старика или старуху, похожих на моего дедушку или бабушку. Перекинуться парой ничего не значащих фраз и что-нибудь купить у них, что-нибудь совершенно ненужное. И я отправился к ближайшему поселенью – оно было в паре попрычей, за лесом.
Они стояли за околицей. Старичок и старушка, маленькие, сухонькие, опрятные. Стояли спокойно и терпеливо, словно ждали меня.
Я шёл нога за ногу, делая вид, что смотрю за их спины, на крыши домов – почему-то я не мог рассматривать их, не хотел встречаться с ними взглядом.
– Сынок, возьми котёночка!
