— Пфф! Работать? — усмехнулся Форстер, но в его глазах не было веселья. — Вы хоть понимаете, что значит это слово? Вы так молоды и самонадеянны и не знаете, как жестока может быть жизнь с такими прелестными самонадеянными женщинами. Но, милая Элья, хоть вы и вываляли меня в грязи, назвали дикарём и… к дьяволу всё это! Забудьте всё, что я вам сейчас наговорил! — голос его внезапно стал тихим и мягким, наполненным какой-то странной заботой: — Это неважно. Давайте забудем уже про эти глупые принципы и шляпки! Я не ругаться с вами пришел. Наоборот, я хотел предложить вам помощь и…
— Помощь? От вас? После всего, что вы сказали? — перебила его Габриэль. — Видимо, у гроу нет не только воспитания, но ещё и — чувства юмора!
Она хотела рассмеяться, но внезапно поняла, что стоит к нему слишком близко, и что он молча смотрит на её губы, и смотрит так странно, а глаза у него почти чёрные…
И она испугалась. Испугалась всего, что только что произошло: того что она сказала, этой опасной близости и его взгляда, от которого сердце ушло в пятки, и того, что они одни посреди этих плакучих ив. И страх, смешавшийся со злостью и обидой, заставил её сделать то, что воспитанная девушка вряд ли бы сделала, будучи в своём уме.
Габриэль грубо выдернула веер из его рук, и шагнув почти вплотную, глядя ему в глаза, произнесла негромко, но резко, и фразы её были совсем как пощёчины:
— Катитесь к дьяволу со своими советами, танцами, платочками и корзинами роз, мессир Форстер! Чтоб вы провалились! Я от всей души желаю, чтобы вам всё удалось: соблазнить старую каргу Арджилли, жениться на самой страшной девушке с этой свадьбы, торговать вашими овцами по всей Баркирре и заработать пятьсот тысяч ливров или сколько вы там хотите! И я надеюсь, у вас хватит ума не явиться завтра к нам на чаепитие, или, клянусь всеми Богами, я надену вам на голову свой десерт!
Она развернулась и бросилась бежать, понимая, что в жизни не говорила ничего столь ужасно грубого.
Глава 8. О том, к чему приводят искренние извинения
— Вот дурное это дело, синьорина, принимать у себя какого-то гроу! Мало того, что без роду-племени, так ещё и знает его синьор без году неделя, — бормотала Кармэла, натирая фланелью ложки, — не к добру это. И вообще, принимать гостей в день Великих Мучеников — плохой знак.
— Вот ты и скажи это синьору Миранди, — фыркнула Габриэль, доставая сервиз и серебро из буфета.
— А я и сказала, — ложки недовольно звякали, падая на поднос, — да только он слушать ничего не хочет! Как дитё ей-богу, всё со своими игрушками носится — разложил эти варварские ножи и стрелы, и амулеты с костями, да простит меня Пречистая, мерзость-то какая, тьфу! Я бы уж давно в печь их выбросила, кабы он так над ними не трясся.
— Меня он тоже не слушает, — ответила Габриэль рассеянно. — Я не больше твоего хочу видеть здесь этого невоспитанного северянина.
Габриэль пыталась поговорить с отцом сегодня утром, но он лишь отмахнулся со словами:
— Дорогая, не понимаю, почему ты так предвзята к мессиру Форстеру? Он прекрасный человек, начитанный, умный, и при его капиталах — совсем не заносчив. К тому же весьма отзывчив — он дал мне несколько дельных советов по вложению денег, так что скоро мы разбогатеем, — синьор Миранди обнял дочь и добавил с улыбкой, — сможем выкупить наш дом, и всё будет как раньше. Прошу тебя — будь с нашим гостем поласковее…
Габриэль возражать не стала. Какой смысл рассказывать отцу о том, что говорил о ней этот гроу? Он всё равно найдёт ему оправдание, в лучшем случае посоветует ей «не обращать внимания на предрассудки и светские сплетни».
— А правда, что гроу ходят в овечьих плащах, и все увешанные кинжалами? — спросила Кармэла, с прищуром разглядывая зубцы серебряной вилки. — Он, вообще, хоть как выглядит-то? Шибко страшный?
— Нет, Кармэла, он…
Габриэль задумалась, не зная, как описать Форстера, но потом добавила, пожав плечами:
— …обычный. Ты и не поймёшь, что он гроу, пока…
Она снова задумалась.
— Пока что, синьорина?
— Пока не… заговоришь с ним. А вот в разговоре он…
— Ну, чего он-то? Скабрезничает? — нетерпеливо спросила служанка.
— Хуже. Он… позволяет себе говорить всякие гнусности…
— Гнусности? Силы небесные! В присутствии дам? — Кармэла так и замерла с вилкой в руках.
— К сожалению, да. Не только в присутствии, но и дамам. Вот поэтому я и не хочу его видеть.
— Пречистая Дева! — служанка прижала ладонь ко рту, а потом произнесла воинственно: — Ну, ежели, он при мне что такое скажет, я, синьорина, могу и чайник ненароком уронить… ему на ноги. Вы же знаете, я такая неловкая. А лучше — варенье! Пускай потом его слуги отстирывают ему штаны, грубияну! А вы не расстраивайтесь, синьорина Элла, я вас в обиду не дам, я много чего могу уронить ему на штаны, вон хоть бы эклеры с кремом. И вытереть потом так, что он в этих эклерах по самые уши будет, прости меня Дева Пречистая! Всяко он будет штанами занят, а не гнусностями.
Габриэль грустно улыбнулась и вздохнула.
— Спасибо, Кармэла, но не надо. Не хватало ещё, чтобы он подумал, что мы не умеем быть гостеприимными, — Габриэль уронила ложку, положив её мимо стола.
За этот день она умудрилась разбить чайную пару, перевернуть вазочку с вареньем и опрокинуть стопку белья прямо в таз с золой. А всё потому, что не замечала происходящего вокруг, прокручивая без конца в голове вчерашний разговор.
Встреча с Форстером у пруда испортила всё ощущение от праздника, и если бы только это! Много позже, в саду, её, наконец, нашла Франческа, которой сложный наряд Красной Королевы мешал быстро ходить, и усадив на скамью, взволнованно прошептала:
— Ах, Элла! Что я узнала!
…Ах, Фрэнни! Лучше бы ты не говорила этого!
Лучше бы ей было не знать, что синьор Грассо и этот «мерзкий гроу» ещё в первый день поспорили, что к концу свадьбы Габриэль будет мечтать о том, чтобы Форстер сделал ей предложение.
— Это всё Селеста! Нет бы сказала мне всё сразу, ещё в первый день! — Фрэн сочувственно сжала руку Габриэль. — Она, видите ли, забыла! А я знаю — не забыла она. Это она всё назло Паоле сделала, ты же знаешь какая она завистливая и жёлчная. Паола ещё по их приезду глаз положила на этого гроу, а Селеста, да простит меня Пречистая, слышала, как та им восхищалась, вот и не сказала — назло. Решила, пусть этот гроу тебя добивается, а не Паолу, вот и промолчала об этом споре. Я бы тоже не узнала, да она случайно проболталась: слишком много пунша выпила, и…
Фрэн тараторила без умолку, а Габриэль сидела, глядя прямо перед собой.
…Так вот почему он так вёл себя! Вот к чему все эти платочки, приглашения на вальс, корзины роз и обхаживание её отца! Всё это его упорство. Эти разговоры у пруда и советы… Всё из-за ящика вина? Боже, как низко!
