– Когда я в первый раз попыталась сделать замедленную бочку, то остановилась слишком рано и не закончила манёвр. Я просто замерла прямо там, разумеется, когда мы летели вниз головой. Весь мир оказался... внизу, а я была наверху и была уверена, что мои ремни сейчас не выдержат и порвутся, – Мария говорит со скоростью миллион слов в минуту и так активно размахивает руками, что разок даже задевает окно с пассажирской стороны.
Она рассеянно потирает костяшки пальцев в том месте, где они ударились о стекло.
– Бонни пришлось вмешаться и закончить манёвр. Ты знала, что её родители были фермерами, и она летала на их кукурузнике- опыливателе. А затем она просто... стала крутить бочки РАДИ УДОВОЛЬСТВИЯ. Её никто даже не учил. Ты можешь себе представить? Ей было всего пятнадцать, и... она стала крутить бочки ради удовольствия? – Мария откидывается в кресле, делает глубокий вдох, выбрасывает вперёд руки и довольно восклицает: – Как же было круто!
Я смотрю на подругу, Мария запихала все наши записи под ногу. Джек и Бонни дали нам всё необходимое, так что уже в следующее воскресенье мы можем сдавать экзамен.
Я согласно мурлычу, но теперь, когда чувство восторга от самого момента начинает испаряться, меня переполняет чувство сильнее простого возбуждения. По правде говоря, с каждым новым шагом по направлению к нашей цели я начинаю нервничать всё больше и больше.
Сегодня я едва не разбила самолёт. Но что напугало меня гораздо больше, так это то, что я позволила чувству гордости поглотить меня с головой.
Почему мне так трудно это признать? Это же не хвастовство, а констатация факта.
– Ты очень хороший пилот, Мария, – говорю я, когда мы наконец-то въезжаем на территорию кампуса.
– Что? – Она выглядит так, словно я только что отвесила ей пощечину. Я паркую «мустанг», и мы вылезаем наружу.
– Ты хороший пилот. Эта замедленная бочка была... она была великолепна. И это только та одна гениальная вещь, которую ты сделала сегодня, – говорю я.
Мария улыбается и отворачивается в сторону. Я наблюдаю за тем, как она борется с комплиментом. Прямо как я.
– Спасибо.
Это всего одно слово, но чтобы произнести его, ей потребовалось выиграть внутреннюю войну с самой собой. Пока мы идём по общежитию к комнате, нас окутывает холод, и я начинаю гадать, почему же не испытываю чувства удовлетворения от того, сколь многого мы добились в этом году. Я знаю, что упряма. Я знаю, что мои мотивы могут быть весьма специфическими и узкими. Я уже какое-то время знаю, что воспринимаю проявление уязвимости в любом виде как слабость. И я знаю, надёжнее, чем что-либо ещё в мире, что для того, чтобы почувствовать хоть какую-то гордость за себя, я должна разделить её с кем-нибудь по-настоящему важным17, прямо как ранее в ситуации с Дженксом.
Так почему же сейчас я не чувствую себя лучше? Почему я не чувствую себя лучше после всех этих ситуаций, которые мне пришлось переживать на ежедневной основе, после каждого урока с Джеком и Бонни? Вместо этого я чувствую себя так, будто что-то упустила. Будто вторая хрустальная туфелька вот- вот упадёт и заберёт с собой все мои самые удачные планы.
– Ты в порядке? – спрашивает Мария, пока мы готовимся ко сну. – Ты какая-то молчаливая.
– Мне кажется, я просто нервничаю, – отвечаю я, забираясь под одеяло.
Мария закрывает журнал, выключает свет и забирается в постель.
– Нервничаешь из-за чего? – её голос заполняет тёмную комнату.
– Из-за всего, – говорю я, не успев себя остановить.
– Я тоже, – признаётся она.
Я поворачиваюсь на бок.
– Правда?
– Эм, ну да. Весь наш план, не знаю, долгое время он казался таким далёким, и вот теперь он здесь, и... – Мария запинается.
– И ты понимаешь, насколько сильно ты этого хочешь, – заканчиваю я.
– Да, а ещё... ещё я осознаю, насколько я, возможно, не заслуживаю этого, – признаётся она.
– Как я тебя понимаю, – говорю я, поворачиваясь на спину и глядя в тёмный потолок.
– И я ненавижу это, понимаешь? Это нечестно, – продолжает она. – Если бы мои достижения были связаны с научными изысканиями и какой-то математической проблемой, которую я должна была решить, было бы предельно очевидно, что тот, кто справился с подобными достижениями, достоин причисления к списку мировых светил. А выглядит так, будто я беру числа, изучаю всю информацию, делаю выводы, а затем внизу колонки вижу свою фамилию, и она словно удаляет всю информацию, все собранные мною доказательства и факты и оставляет вместо ответа гигантское пожатие плечами. Словно, из-за того, что это я, по какой-то причине это не считается, не берётся в расчёт.
– Быть лучшей было куда проще, когда я думала, что ради этого достаточно просто прийти первой, – говорю я.
– Скажи? Кто с этим поспорит?
– Но теперь... я не знаю... мне кажется, что дело в гораздо большем.
Я вспоминаю беседу с Бьянки в день Приёма.
– Я думала, что честность – это то, как мы обращаемся с другими людьми.
– Нет, я знаю. Однако же, она понадобится нам самим.
– Уф, это звучит так нелепо.
– Правда? Я пыталась найти способ, при котором это не звучало бы как какие-то внеклассные занятия.
Я слышу, как Мария вертится в своей кровати, а затем, когда она снова начинает говорить, её голос приобретает необычный акцент и начинает сочиться сахаром:
– Тебе нужно научиться любить саму себя прежде, чем это сделает кто-нибудь ещё, дорогуша!
– И как ты только не закатываешь глаза при этом, – со смехом спрашиваю я.
Мы молчим.
– Я хороший пилот. – Голос Марии, сильный и гордый, разносится по всему помещению. Моё лицо расплывается в широкой улыбке. Я знаю, как тяжело ей было сказать это, потому что и мне так или иначе пришлось признаться в этом Джеку сегодняшним днём.
– Я хороший пилот, – вторю ей я.
И снова на долгое время воцаряется тишина. Пока...
– Мы такие нелепые, – говорит Мария, и я в кромешной тьме могу почувствовать её улыбку.
– Такие нелепые, – со смехом повторяю я.
ГЛАВА 14
Мы с Марией сдаём экзамены на получение лицензии пилота-любителя.
Когда мы спрашиваем, сколько ждать результатов, женщина пожимает плечами и даёт- прогноз в месяц-другой. Если результаты появятся через месяц, всё будет хорошо, если через два – то всё будет впустую18. Намёк: один гудок клаксона.
Так что мы ждём.
И жизнь по большей части возвращается к норме, какой бы эта норма ни была.
Мы занимаемся в Макдермотте, кричим «это фликербол!» на Пьерра при любой возможности и стараемся не попадаться Дженксу на глаза. Я почти ожидала, что он подойдёт ко мне на следующем занятии по «Введению в авиацию» и спросит, узнала ли я что-то на авиашоу, как он и велел.
