«Моему взору открылась сцена самого ужасного беспорядка. Наши седла, упряжь, обоз и т. д. были все еще наполовину закопаны в песок, и надвигающийся прилив грозил все это утопить. В довершение всех несчастий пошел проливной дождь, и гроза, собиравшаяся весь день, теперь яростно на нас обрушилась… Тем временем наши люди, ослепшие от молний, с фонарями, взятыми на корабле, спешно искали многочисленные недостающие вещи. Наконец, собрав столько, столько было возможно, и оседлав наших лошадей (две или три из которых убежали), мы отправились к сараям вскоре после полуночи вместе с кузнецом и другими пешими солдатами, которые несли фонари во главе нашей колонны».
Дождь продолжал лить, и среди других опасностей оказался шаткий мостик, который обрушился, увлекая за собой вниз, в канаву, людей и лошадей. Дороги были грязные и такие скользкие, что лошади постоянно падали, фонари непрерывно гасли. До сараев дошли не раньше двух часов ночи. К счастью, они были большими и сухими и в них нашлось множество сена и соломы. Уставшие и голодные люди заняли их с благодарностью. Мерсер пишет:
«Все наши удовольствия происходят от эффекта контраста. Необходимость провести ночь в подобном сомнительном убежище, которое предоставляли эти сараи, и в сырой одежде можно было бы счесть за несчастье, однако мы после двенадцати часов изматывающей работы и борьбы с непогодой смотрели на них как на дворцы и, позаботившись о наших животных, насколько это было возможно в тех обстоятельствах, приготовили ночлег, столь же необходимый, сколь и долгожданный».
Мерсер уже возлежал на сене, когда ему принесли записку от жены местного мельника, предлагавшей свое гостеприимство ему и его офицерам.
Само собой разумеется, мы направились туда. Нас провели в кухню, необыкновенно опрятную, где нас встретила приятная женщина, а один из ее слуг уже разжигал плиту и готовил кофе — неожиданная роскошь! В добавление к этой своей доброте она предложила нам две кровати, которые охотно и с благодарностью заняли лейтенанты Инглби и Булл. Что касается меня, я предпочел не снимать одежду, чтобы не надевать ее утром сырой, и потому отказался. Кофе так освежил нас, что, несмотря на усталость, мы провели приятный час за разговором с нашей доброй хозяйкой и шутками с ее слугой Коше, добродушным, глуповатым калибаном[68]. Наконец наши веки стали тяжелеть. Леди удалилась в свою спальню, Коше куда-то спрятался, и мы, утонув в старомодных креслах с высокими спинками, вскоре погрузились в забытье».
Утро 14-го было прекрасно, воздух был наполнен пением птиц. Солдаты поднялись, вернулись к своему кораблю, аккуратно выгрузили оружие и обозы, затем пошли в комиссариат на выдачу пайков. Они ждали около четырех часов, и у Мерсера было время осмотреть свои войска; их состояние показалось ему «неудобным до чрезвычайности». —
«Наши благородные лошади, еще вчера столь ухоженные и горячие, стояли с поникшими головами и взлохмаченные, ясно показывая, какой урон нанесли им, бросив из жаркого стойла прямо в ледяную воду, а затем выставив более чем на семь часов на открытом берегу, под такой бурей из дождя и ветра, какую мы наблюдали вчера… Что касается наших солдат, то они выглядели измученными, их одежда была вся перемазана грязью, сабли заржавели и меховые киверы поникли под дождем. Однако они все еще демонстрировали тот же боевой дух и рвение, которое всегда отличало конную артиллерию, особенно шотландцев».
Действительно, поев, войска бодро выехали в Брюж, и к 15-му числу они были в наилучшем расположении духа. Накануне они остановились на постой в деревне Гистель, где хозяева хорошо их приняли. «Новизна обстановки развлекла их, и у каждого было что рассказать о приключениях прошлой ночи». Когда они вошли в Брюж и услышали мелодичный перезвон его колоколов, они окончательно удовлетворились своим положением.
В тот же самый день Мишель Ней, князь Московский, вернулся в Париж, выполнив задачу, поставленную перед ним Наполеоном три недели назад. Вскоре он понял из слухов, бродивших по столице, что его хвастливое обещание, данное Людовику в то время, когда он уезжал на борьбу с Наполеоном, не только не было забыто, но и стало самым популярным анекдотом. Хотя многие из бонапартистов сами были перебежчиками, все они изображали презрение к нему за ту роль, которую он сыграл. Ней не смог ни придержать язык, ни удержаться от рисовки. Чтобы, без сомнения, развлечь кого-то, в Дижоне, на пути к Парижу, он сказал: «Я поздравлял себя с тем, что заставил императора отречься, и вот я снова здесь, чтобы ему служить!» Ничто не могло быть более опасным во времена политической нестабильности, при случае он стал бы очень подходящим кандидатом на роль козла отпущения. Наполеон сам слышал о неблагоразумном поведении Нея и приветствовал его весьма сухо. Расстроенный, Ней вернулся в свое поместье, и о нем ничего не было слышно в течение нескольких недель. Если бы только он там и оставался!..
Наполеон переменил место постоянной резиденции с дворца Тюильри на Елисейские поля. Поскольку Мария Луиза и его сын не вернулись, нормальная жизнь двора была невозможна, и он приберег большой дворец до лучших дней, используя его только для приемов и церковных служб, которые в то время пунктуально посещал. Помимо подготовки армии, он был занят укреплением Парижа и снабжением крепостей на границе.
Генералу Груши было присвоено звание маршала за его труды по подавлению оппозиции герцога Ангулемского на юге. Из недавно произведенных маршалов очень немногие, если вообще кто-либо, верил в Наполеона. Бертье, глава его штаба во всех успешных кампаниях, последовал за Людовиком XVIII в изгнание. Макдональд, Сен-Сир и Массена были в отставке. Другие служили ему с трудом, осознавая риск, которому подвергались. В целом можно было сказать, что офицеры высшего звена были меньше всех рады возрождению империи. Наполеон доверял более всего тем офицерам, которые держались поближе к шеренгам и колоннам солдат. Он уволил многих высших офицеров и закрыл доступ на службу для бывших эмигрантов.
